«Российский либерализм поставляет неправильную картину мира»

[Руслан Остров]

Известный математик Роман Михайлов о России, мистицизме, танцах, либерализме, гоп-среде и литературе, о том, как найти порядок в хаосе и о странной тяге русских людей к самоуничижению.



Роман Михайлов — доктор физико-математических наук, лауреат медали РАН для молодых учёных, лауреат премии Московского Математического общества и стипендии фон Неймана в Принстоне, автор более 40 научных работ и монографии, драматург, танцор, теоретик театра, философ.



— Ты родился и вырос в Латвии, жил и работал во многих странах, занимался исследованиями в американских, европейских, индийских, китайских университетах, твоя монография вышла в Германии на английском языке. Но ты обосновался в России. Почему?

— Родился в Советском Союзе. Когда страна распалась, так вышло, что, будучи русским в Латвии, я не получил никакого гражданства. Уехал в Москву учиться, затем уже покатил по миру. Провёл много времени в Индии, Америке, Франции, Германии. Находясь в Индии, принял российское гражданство, вернулся. Россия — страна моего народа, моей религии и культуры.



— Расскажи о сфере научных интересов, в какой области специализируешься?

— Теория групп, гомологическая алгебра, теория гомотопий. Изучаю явления, живущие на стыке алгебры и топологии. Также стараюсь изучать мистические аспекты христианства и индуизма, мистериальный театр, ритуализм.



— Я слышал, ты рос в гоп-среде. Тебя окружали цыгане, наркоторговцы, каталы, боксёры, рэкетиры, карманники. Не мешало формироваться «математическому складу ума»?

— Нет, нет, нет. Во-первых, перечисленное — не гоп-среда. Гоп-среда — это определённая субкультура, вполне себе похожая по поведению и рефлексии на среду городских интеллигентов. Понятия, стадность, травля, разделение «свой-чужой». Во-вторых, я мыслю себя воспитанным в эзотерических тусовках, явленных на фоне гоп-среды, а если обозначать конкретную касту, то это — сектантство окраин. Возьми любой маленький город нашей страны, зайди во дворы, в подвалы. Да, там будет то, что воспринимается как гоп-среда, но при этом в любом-любом городе найдутся ячейки стукнутых на голову, собирающихся в тайных местах, проводящих известные лишь им ритуалы, читающих доступную эзотерическую, религиозную, философскую литературу. Самобытные мистики, травящие себя надуманными аскезами, наркотой, многие из которых чередуют посиделки на философских хатах с дур-ходками. Вот там я рос. А то, что существовало вокруг, — ну, да. Пару раз довелось побывать на разборках — с оружием, воплями, месивом. К счастью, быстро стало понятно, к чему подобные развлечения ведут. А цыгане и вышеперечисленные — не окружали меня, это я к ним стремился, искал настоящее, узнавал, учился у них смотреть на природу. Замечательное образование. У меня не очень «математический склад ума», скорее, просто способности к абстрактным манипуляциям.



— Кто твои учителя?

— В детстве-юности у меня было два основных учителя. Большая честь, радость и благословение оказаться рядом с такими безумными и чудесными людьми. Первый учился в спецшколе для дебилов, воспринимался обществом как умалишённый, при этом самостоятельно изучал древнегреческую философию, Библию, мистицизм. Он строил свою метафизику, внимательно разглядывая природу вокруг. Он учил меня видеть скрытое. Второй учитель — сумасшедший мистик, которого выгоняли и выгоняют до сих пор со всех работ. Он обучал меня танцам и медитации. Мы ходили на ночное кладбище, играли на флейте для умерших, танцевали для коров на лугах. Мы омывали ноги друг другу на озере, как заповедал Спаситель.

Затем жизнь сводила с глубокими людьми, которых я воспринимал как учителей. Самобытные мистики, которых встречал в Индии, православный монах-молитвенник, который стал моим духовным отцом, наставники, видевшие тайны. Однажды в Дели встретился с русским христианином, давшим много лет назад обет молчания, общавшимся жестами через свою жену. Он был успешным физиком, но в один момент начал слышать музыку, уволился с работы, замолчал, начал путешествовать по странным местам. Такие встречи остаются в сознании на всю жизнь. В научном плане своими учителями я много кого считаю, сомневаюсь, что их стоит перечислять. Но не могу не сказать, что жизнь дала благословение общаться с такими удивительными математиками, как Володя Воеводский и Илья Рипс, — людьми глубокого видения и опыта.



— Я далёк от математики, но в школе математика виделась мне наукой не столько цифр, сколько мистических комбинаций, превращений и потаённых чудес, вход в которые остался для меня закрытым. Как ты представляешь себе науку, которой занимаешься?

— На мой взгляд, математика — раздел мистицизма, честный и доступный, и достаточно безопасный. Опасен он тем, что можно подсесть на всю жизнь, гонять внутренние кубики-рубики даже лёжа в гробу.



— Мне приходилось видеть спектакли, поставленные по твоим произведениям, я видел твою игру в них в качестве актёра. Ты танцуешь какой-то мистический брейк, виртуозно жонглируешь, от твоих карточных фокусов невольно вскрикиваешь — так они поражают. Всё это не отвлекает от математики? И как вообще сожительствует друг с другом?

— Это всё началось в раннем детстве как поиск волшебства. Я воспитывался бабушкой в православии и, когда маленьким ходил в церковь, поражался. Собираются люди: старые, молодые, умные, глупые. Совершают странные действия, прописанные кем-то (чувствительным драматургом?). И в результате этих действий происходит чудо! Пространство-время преобразуется, они оказываются за одним столом с самим Спасителем! Как такое может быть? Кто эти люди? Они могут быть реально недалёки, глупы, но это происходит. Чуть позже я начал искать ответы, изучая мистические аспекты разных традиций, а также пытаясь делать свои нелепые театральные постановки. Сначала это смешивалось с подростковым протестом, с антиэстетикой, с естественным эпатажем. Чуть подрос — начал копать в глубину, изучать ритуалистику, индийский театр, танцы, языки. Театр был всегда. Он был ритуальным, волшебным, уже потом появился профанический психологический жанр, и театр превратился в то, что видно сейчас. Для меня театр — во многом «общее дело», которое может связывать людей разных уровней видения. Там возможны свершения. С математикой вышло похожим образом. В детстве осенило, что это в математике есть волшебство, что там есть сакральный язык, позволяющий общаться со скрытыми аспектами бытия. Так и есть, так и есть. Да, я много работаю над телом, каждый день танцую, жонглирую, кручу карты — мышление требует.Танцы, жонглирование, психофизика — сложная тема, предмет долгого разговора.



— Зачастую человек, обладающий множеством талантов, мыслит себя особенным.Ты видишь себя частью российской интеллектуальной элиты?

— Ха-ха, жду звонка. Позвонят, сообщат адрес. Наверняка, это будет дом в заброшенной деревне, откуда сбежали все жители из-за тотально испорченных снов. Животные — лошади, коровы, козы, охраняющие вход. Внутри — люди с прозрачными глазами, проваливающиеся в себя. Типа, заходи, ты — реальный болван, ты смог рассмешить хаос, ты принимаешься в антиэлиту. Да, да, я буду много работать и когда-нибудь стану частью антиэлиты. «Антиэлита» — ёмкое слово, его можно выводить далеко не как обозначение деструктивного слоя, противостоящего хорошему элитарному. Давай попробуем подсмотреть за конструктивным слоем, который может так назваться. Замечательный А.М.Пятигорский говорил: «наступает время новых фигур, далёких как от всенародной славы, так и от элитарной верхушки». Что это за фигуры? Мне они представляются центрами малых вспышек, самобытных субкультур, маргинальных, но содержательных группировок. Возможно, там, в Небесном Иерусалиме, они являются соседями в бесконечных белых домах, а здесь они, скорее всего, не знают друг друга, говорят на разных языках, циклятся на разных навязчивых состояниях. Они создают «новое странное». Здесь они не смогут объединиться подобно тому, как делает элита, не смогут захватить власть и обозначить правила. Но если подковырнуть невидимые слои, их влияние на общую культуру может оказаться шокирующим. Может раскрыться, что миллионы внезапно начинают слушать определённую музыку, играть в определённую игру, двигаться в ночных клубах именно благодаря одному из тех маргиналов — фигур метафизической конструктивной антиэлиты. И делёзовские болваны, подключённые к шизофреническому микробреду, вполне-вполне могут влиять на большую культуру. И они влияют. В науке я вижу именно это! Маргиналы, оторванные от научных школ, выдают шедевры, решают открытые проблемы. А роль научных школ, элитных группировок, ослабевает с каждым мгновением. Кто знает, может быть, мы уже дошли до точки, когда элита без антиэлиты не может существовать, а не наоборот.



— Мне вот Григорий Перельман видится именно такой фигурой. В России история про отказ Перельмана от премии стала чуть ли не анекдотичной. Что думаешь по поводу всего этого?

— На эту историю, как и на личность Перельмана, в научной среде есть разные взгляды. Лично я считаю, что даже его доказательство трехмерной гипотезы Пуанкаре, не говоря уже о гипотезе геометризации, - невероятный прорыв, сверхрезультат, возможно, самое сильное, что было сделано в математике за последние десятилетия. Конечно, это спорно. Но вот, такое мнение. Премии — это чушь, человек получил намного больше — он нашёл порядок в хаосе.



— В литературной или, скажем, журналистской среде как-то всё классифицировано: этот - патриот, этот - либерал, этот — «и вашим и нашим», этот вообще - американский шпион…. Математикам свойственна такая политизированная многополярность? Либералы, патриоты…

— Научное сообщество в принципе аутично. Серьёзные люди заняты серьёзными задачами, им фиолетово, кто из соседей как фрикует и о чём кричит, они смотрят на конкретные научные результаты. Более беспокойные, а ещё чего доброго, осознающие себя той самой «интеллектуальной элитой», вполне могут быть политизированы. И чаще всего это либералы. Сам пойми, посуди, рассуди, как в научное сообщество входят. Кастовая интеллигенция со своими понятиями и эстетикой. Они такие, да, у них своя правда, их можно понять.



— Кажется, у тебя несколько враждебное отношение к либералам. Это так?

— На мой взгляд, либерализм поставляет сознанию неправильную картину мира, а что дальше он даёт-забирает — уже не так важно. При этом прекрасно понимаю, что адепты либеральной идеологии и на моё мировоззрение могут смотреть так же, а может, и ещё хуже.

Есть идеалы личности, свободы личности. Это не та свобода, о которой говорят писания, это не «истина сделает вас свободными», а свобода, данная с рождения, свобода как свойство личности. Эта свобода возводится в культ, этика и метафизика ей подчиняются. Проявляются категории «комфорта, уюта личности» как нечто близкое по форме к христианской жизни в благодати. Это всё сливается с методами и идеями постмодернизма — с использованием готовых форм, с идеями устройства общества, подчинённого свободе личности, обеспечивающего личность необходимыми благами и правами. И проявляется как нигде культура потребления. Потребление культурных, религиозных, научных благ - это фиксируется как нормальная жизнь личности, главное, чтобы была свобода выбора. И эта «псевдорелигия» ставится на определённые политические рельсы, которые мы и видим в телевизоре-интернете. И над этим всем нависает некий хохочущий монстр, поющий мамлеевский Чарли.

Дело в том, что я всегда мыслил себя не просто верующим, но и религиозным человеком. И в раннем детстве, и затем, когда пошёл путешествовать по сектам, — ритуалы, правила, обряды играли в жизни важнейшую роль. Это всё было частью интуиции, без этого нельзя, без этого рассыпается видение, это и средство, это и язык, это и просто традиция твоей Семьи. В либеральной идеологии я вижу слишком много антирелигиозности. Это так, в двух словах. Тема сложная и глубокая.



— Часто приходилось наблюдать у русских людей извинительную и странную в попытке самоуничижения позицию относительно своей русскости и России. Что для тебя Россия? Каково быть русским? Почему великий народ зачастую стыдится себя?

— Россия — сумасшедший корабль, поставляющий Вселенной и святых, и маньяков. Русский человек плачет как от духовного экстаза, так и от попсовой музыки, такое чувство, что его стремаются обитатели как рая, так и ада — он слишком иррационален, он болеет исключающими друг друга болезнями. Русские женщины поразительны — такой красоты нет нигде. Самобытное восприятие христианства, дикость, жертвенность, свобода, трагизм, юродство — всё вместе, всё в неконтролируемом безумии и счастье. Переболевший русской метафизической интоксикацией вряд ли сможет где-либо ещё полноценно жить и действовать. Какой там Запад?! И бред, и смысл выплясывают на наших танцполах. Ну вот, разложил с бердяевским пафосом. Почему кто-то стыдится своей русскости? Стыд — явление тайное, хитрое. В непальском тантризме есть образ Шукравахини. «Побуждающая семя течь» появляется на корабле, видит, что её красота творит с мужчинами, от стыда краснеет. Её стыд — символ. Я не очень часто сталкиваюсь со стыдливыми людьми вообще-то. Но это интересно. Тебе говорят «русский», и у тебя щёки наполняются кровью — не иначе, это кровь Шукравахини, принесённая холодным северным ветром.



— Читаешь современную литературу? Можешь отметить кого-нибудь из современных авторов, кто интересен и близок тебе?

— Меня интересует проза, пропитанная опытом. Стараюсь следить за современной русской литературой, но мало что извлекаю. Из последнего впечатлившего могу отметить лишь тюремную прозу, особенно женскую. С глубочайшим уважением отношусь к творчеству Юрия Мамлеева. Лет пять назад Юрий Витальевич пригласил к себе в гости. Мы много часов проговорили на темы метафизики, адвайты, тантризма и даже русских болот. Вот человек, чей язык мне понятен и отчасти близок. Скажем, прозу о лютых 90-х мне скучно читать. Я там был, видел кровавые лужи, и пистолет с полной обоймой мне приставляли к башке, читать надуманные страшилки — не очень интересно, в жизни все жёстче и прикольнее. А глубокой интеллектуальной прозы у нас почти нет. Тот же Пятигорский пытался, получалось «малиновое варенье». Также должен сказать, что очень интересуюсь так называемым «творчеством аутсайдеров», хотя это название мне не нравится. Крайне выразительно! Посмотри на картины пациентов психиатрических пансионатов, на творчество А. Лобанова, на психографоманию. Кричащее, неподдельное. Да, кажется, что самая интересная проза сейчас не печатается, она хранится в дневниках странных людей, в клетчатых тетрадках.



— Последний и самый главный вопрос.Твоё отношение к смерти?

— Помню, думаю, готовлюсь. Подготовка к смерти — часть жизни. Я очень любил дедушку. Он умер, когда мне было восемь лет. Тогда серьёзно задумался о смерти. Подумал, а как воскресить дедушку? Если очень-очень захотеть. Отрыл у бабушки молитвы, записанные в тетрадке, начал тихо повторять. Затем стал искать язык, чтобы общаться с дедушкой. И казалось даже, что нашёл. Дедушка приходил во снах, рассказывал, как там. Я его очень любил. Те, кто здесь любят друг друга, там тоже будут вместе.

Беседовал Валерий Айрапетян

ИСТОЧНИК 12