Первое светское интервью главы Русской православной церкви

[Лидия]

Мне интервью очень понравилось.  Наш Патриарх оказывается был практически сослан в Смоленск с поста ректора Духовной Академии. Из этих штрихов, лучше узнаёшь нашего предстоятеля и понимаешь, что перед нами настоящий боец за Церковь и веру Христову.
----------------------------------------

Патриарх Кирилл:

отрицая Божию правду, мы разрушаем мир


─  Может, вы, Ваше Святейшество, знаете, где в наше время правду искать, у кого сегодня монополия на истину?
─ Давайте попробуем разобраться. Для меня совершенно ясно, что жить по правде ─ одно, жить по своей правде ─ другое, вершить суд над людьми, опираясь на собственную правду, третье. Многие стремятся делать это все вместе. Но не всякая человеческая правда является истиной, она не может быть абсолютной. Значит, это лишь вопрос вкуса? С чем чай пить будем ─ с сахаром или с лимоном? Каждый выбирает то, что ему нравится, что он считает верным. Если довести мысль до логического конца, придется признать, что нет понятий добра и зла, зато есть плюрализм мнений и взглядов.
─ Вы сразу подняли планку на философский уровень, а я спрашивал о земном, о том, в чем заключена правда персонально для вас.
─ Отвечу, но сначала закончу с предыдущим вопросом. Конечно же, абсолютная правда есть. Это Божий закон. Господь даровал человеку свободу и нравственное чувство, выражающееся в совести. Но распорядиться этим можно по-разному. Важно уяснить: без Бога абсолютная правда невозможна. Нет и иного понимания справедливости. В современном мире часто бездумно произносят это слово. Обижают слабого ─ несправедливо. Воруют ─ тоже. Но где это сказано? А если моя правда исключает вашу? Я сильный, поэтому могу обидеть любого и забрать, что плохо лежит. Понимаете? Отрицая абсолютную Божью правду, мы разрушаем мир.

Жить по правде ─ одно, жить по своей правде ─ другое
В этом заключена глубочайшая даже не ошибка, а именно трагедия философского либерализма. Прошу не путать его с либерализмом экономическим или политическим ─ это надстроечные понятия, а философский либерализм фундаментален. Он делает акцент на свободе личности как абсолютной истине. Свобода каждого отдельного человека не должна вступать в противоречие с цивилизацией в целом.
А теперь о совсем приземленных вещах. Мы часто говорим об опасности превращения свободы в произвол. Это возможно, если нет сдерживающего фактора и отсутствует критерий истины. Когда же есть Божественная правда, с ней можно соотнести человеческую. Это дает право сказать: "Стоп! Так делать нельзя". Именно нравственный закон заставляет нас испытывать угрызения совести.
─ Не всех.
─ Да, совесть можно пропить или убедить себя, что другие поступают еще хуже. Есть много способов саморазрушения. Поэтому мы и говорим о религиозном образе жизни. От него зависит будущее цивилизации. Не более и не менее. Атеистическая картина мира нежизнеспособна, поскольку разрушает главное ─ абсолют, в том числе, нравственный. А вслед за этим прахом идет система права, людских взаимоотношений...
Если человек не способен отличить добро от зла, он духовно болен. Божественный закон ясен и понятен. Он был записан при Моисее, но и прежде люди старались жить по нему. Замечательно сказал апостол Павел: "Язычники естеством законное творят". Бог вложил нравственный закон в природу человека. Люди и на заре цивилизации, и в язычестве, и в прочих исторических эпохах не сомневались, что хорошо, а что плохо.
─ Это не освобождало от раскаяния.
─ Совсем другой разговор. О том, как Божий нравственный закон осуществляется на практике и как человек живет на земле.
─ Можно опоздать с покаянием?
─ Есть замечательная мысль, выраженная в VII веке преподобным отцом Исааком Сириным: ад — это и есть запоздалое раскаяние. Когда уже все, конец, нет выхода из ситуации, человек не верит, но знает, что его ждет. Вера предполагает очень сильную внутреннюю работу, чтобы принять определенный факт или явление, а знание этого не требует, оно актуализирует то, что является предметом веры, вы видите этот предмет, образно говоря, можете его пощупать. Так вот, ад и будет актуализацией внутренней катастрофы человека, который не прошел через раскаяние. Земная жизнь и дана, чтобы мы могли приносить покаяние. Вопрос времени… Если человек живет в системе самоконтроля, это его счастье. А некоторым подобное не дано. По разным причинам и обстоятельствам. У одних из-за воспитания и окружения, у других из-за неспособности сконцентрироваться на себе…
Но раскаяться никогда не поздно. Мы же помним, что разбойник, висевший по правую руку от Спасителя на Голгофе, в последний момент жизни принес покаяние, исповедуя свою веру, и был прощен, принят в Царствие Божие. Только очень важно, чтобы покаяние не превращалось в некий бездушный и формальный обряд. Иногда приходится с этим сталкиваться в церковной практике, когда священник ─ есть у некоторых такая привычка ─ называет пришедшим на исповедь грехи по перечню. Это связано еще и с тем, что многие люди не умеют каяться. Вот им и зачитывают весь список. В результате благочестивейшие люди, особенно пожилые старушки, нередко говорят: грешна… грешна… грешна… В том числе, после упоминания о таких грехах, о существовании которых прежде не подозревали и в страшном сне не могли совершить.

Человек, утративший способность раскаяния, похож на пианиста, лишившегося музыкального слуха
─ Профилактически.
─ Даже не так. Нужно покаяться, вот и каются. Ритуал. Хотя, в действительности, покаяние ─ большая и сложная внутренняя работа, самоанализ, беспристрастная самооценка наедине с собственной совестью. Когда же человек приходит на исповедь, он лишь завершает эту работу, держит ответ перед Богом. И это очень важно для сохранения связи с Господом. Грех ─ единственная преграда, способная помешать такой нашей связи. Ни рациональные сомнения, ни что-либо иное, а именно грех. Если он не раскаян, то превращается в настоящую железобетонную стену, через которую благодать не проходит. В ответ же на наше покаяние действием Божественной благодати мы исцеляемся, получаем прощение грехов.
Знаете, с чем я сравниваю раскаяние? Человек, утративший эту способность, похож на пианиста, лишившегося музыкального слуха. В принципе, можно попробовать исполнить произведение по нотам, но это будет ужасная игра. Покаяние ─ постоянная самонастройка, возможность критически оценивать поступки и не допускать ошибок. Если человек перестает раскаиваться, в нем нет и самосовершенствования, развития. Фигурально выражаясь, он теряет слух, начинает путаться в звуках, шорохах, шумах, громких словах и литаврах, которые иногда разрушительно сопровождают нашу жизнь.
В религиозной традиции покаяние связано с совершенно конкретными действиями. В христианстве ─ это таинство исповеди, которое помогает человеку развивать в себе покаянное чувство, а значит, держать руку на пульсе, контролировать свое духовное состояние.

─ Вы, говорите о человеке вообще, а я пытаюсь услышать о том, который сидит напротив меня. О сомнениях Патриарха Кирилла…
─ Я сомневаюсь во многом, кроме одного ─ Божьего бытия. В этом у меня никогда сомнения не возникали. Может, только в юношеские годы. Я тогда много читал. У отца была прекрасная библиотека, он ни на что деньги не тратил, лишь на книги. К пятнадцати годам я прочел и Бердяева, и Франка, и Флоренского, воспитывался на произведениях тех мыслителей, имена которых большинству наших соотечественников открылись значительно позже, в период перестройки. Эта литература заставила меня переосмысливать и то, что было сформировано религиозным воспитанием в семье. В пятнадцать лет я ушел из родительского дома и поступил на работу в ленинградскую геологическую экспедицию. Параллельно учился в вечерней школе. Я хотел познать реальную жизнь, проверить себя. И ранее прочитанные книги, и люди, с которыми тогда встречался, помогли преодолеть тот сложный и рискованный период, случающийся, наверное, у всех подростков в переходном возрасте…

Я сомневаюсь во многом, кроме одного ─ Божьего бытия
А так я, конечно, сомневаюсь. Если потерять чувство критического восприятия действительности ─ а оно всегда связано с сомнением, можно наделать много ошибок.
Но без этого сложно двигаться вперед.
─ Вам не мешает?
─ Не мне судить.
─ Вы сегодня говорили о совести, о том, что надо жить по ней. Когда для многих главными ориентирами стали деньги и карьера, это звучит как утопия. Красивый бантик на платье, который желателен, но не обязателен…
─ Если вспомним Ветхий Завет, то Господь истреблял целые народы, не желавшие следовать заповедям… Однажды Бог даже покарал человечество всемирным потопом, поскольку процесс развития зла стал необратимым. Развиваясь, зло стремится к своему апогею, а это смерть, небытие. Недаром убийство считается одним из самых страшных грехов…
Словом, у цивилизации не было жизненных сил свернуть с порочного пути, и тогда Бог наказал людей, оставив, как известно, лишь одну благочестивую семью. При этом Господь пообещал больше никогда не карать человечество потопом. Да, Божье наказание ─ сверхъестественная коррекция нашего жизненного пути. Святые отцы говорят так: если Господь не посещает в скорби и болезни, значит, Он от вас отвернулся. Но если в ответ на молитву и веру, Бог соучаствует в вашей судьбе, то Он корректирует и ваши жизненные движения. Многие люди хорошо это чувствуют. Может, в данном случае не очень правильно, что буду говорить о себе, но в моей жизни случались такие сверхъестественные вмешательства, связанные со скорбью, переживанием и страданием.
─ Поделитесь, Ваше Святейшество.

© Михаил Джапаридзе/ТАСС

─ Позвольте всего не рассказывать, но это относится к советскому периоду. В какой-то момент у меня возникли сложности с тогдашними властями Ленинграда, пришлось очень и очень не просто. В светских категориях это можно было бы охарактеризовать как безнадежный срыв карьеры. В декабре 1984 года меня освободили от должности ректора ленинградских духовных академии и семинарии, перевели на провинциальную кафедру в Смоленск. Ладно бы, только перевели! В весьма влиятельном по тем временам учреждении под названием Совет по делам религий мне сказали: "Вам следует хорошенько запомнить, что вы ─ самый последний, самый плохой архиерей Русской православной церкви. Таким и останетесь. Ваша задача заключается в том, чтобы тихо сидеть в Смоленске и брать пример с остальных, учиться строить отношения с властью в обществе, которое не связывает будущее с религиозной верой". Примерно такое вот наставление я получил.
─ Вняли?
─ Задумался: за что же подобное испытание? Вроде бы старался делать, что мог… Почему же Господь так меня наказал? В Смоленске я столкнулся с очень тяжелыми условиями жизни, быта. Если называть вещи своими именами, поначалу жить было негде. Рассказываю иногда коллегам, особенно молодым архиереям, они этого понять не могут, верят с трудом. Один эпизод, зарисовка с натуры. Первую ночь я спал в комнате, в которую меня определил местный приходской сторож. Утром он спрашивает: "Как отдыхалось?" Отвечаю: "Нормально. Правда, кошка до самого утра по одеялу бегала, будила". Он говорит: "Владыка, у нас нет кошек. Это крысы"…

Если потерять чувство критического восприятия действительности ─ а оно всегда связано с сомнением, можно наделать много ошибок...
Такой вот новый опыт для человека, который считал, что приносит церкви определенную пользу, возглавлял духовную академию, ездил по заграницам… Словом, по-человечески момент оказался весьма непростым. И я спрашивал Господа: за что? для чего? Иногда бывает так, что Бог отвечает твоими же мыслями. Я подумал: сейчас ты не узнаешь, почему и зачем это, истина откроется после. И вот спустя какое-то время мне понадобилось приехать в Москву на встречу с тогдашним управляющим Московской патриархии по делам епархии, каковым был митрополит Алексий, будущий Патриарх всея Руси. И вдруг он произносит ровно те же слова: "Мы не знаем, владыка, почему так произошло с вами. Нам всем это станет известно позже".
Если бы меня не отправили в Смоленск, вряд ли бы я познал глубинную Россию, прочувствовал реалии приходской и епархиальной жизни Русской православной церкви. Надо было пройти по этому бездорожью и грязи ─ в прямом смысле слова, прикоснуться к жизни бедных приходов, которые открылись во время Великой Отечественной войны, да так и прозябали в полуразрушенных зданиях, увидеть быт нашей деревни со всеми ее многочисленными проблемами, чтобы понять, казалось бы, очевидное: Россия ─ это не Москва и не Ленинград. Точнее, не только эти два столичных города. Бог открыл мне эту реальность и обогатил опытом, который я никогда не получил бы, если бы остался на прежней жизненной траектории.

─ Утверждают, причиной вашей опалы стала публичная критика решения о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году. Якобы это сильно не понравилось на Лубянке и Старой площади.

© Михаил Джапаридзе/ТАСС
─ Знаете, я действовал тогда с точки зрения здравого смысла. Мне была более-менее известна история государства Афганистан и то, как на протяжении веков складывались отношения между Великобританией и Россией, связанные с устремлениями обеих империй на юг и желанием Лондона любой ценой остановить наше продвижение в сторону Кабула. Я не мог избавиться от стойкого убеждения, что ввод ограниченного контингента советских войск ─ огромная историческая ошибка, которая может дорого нам обойтись. Четко сознавал: этого нельзя было делать. Не из каких-то оппозиционных намерений или диссидентских взглядов, нет. Я руководствовался собственной совестью и знаниями. Когда собрался Всемирный совет церквей, чтобы выразить отношение к действиям Советского Союза на территории соседнего государства, я был одним из авторов проекта итоговой резолюции. Сам вызвался участвовать в ее написании, поскольку понимал, что в противном случае излишней политизации не избежать.
Из трех слов "агрессия", "вторжение" и "вмешательство", которые предлагались для описания случившегося, я настоял на последнем, по-английски ─ intervention, интервенция. Мне казалось, это лучше, чем инвазия или агрессия, как предлагали другие делегаты. Но я не учел, что в восприятии наших людей слово "интервенция" звучит слишком уж резко и определенно. В Москве именно так к этому и отнеслись… После чего последовал разбор полетов. Его итог стал одной из причин к отправке меня в Смоленск.
─ Кто вам объяснял, как надо родину любить?
─ Светские власти. В то время церковь не имела свободы принимать самостоятельные кадровые решения.
─ Вроде бы руку приложил Олег Калугин, в прошлом ─ генерал КГБ, а ныне ─ гражданин США?
─ Было такое, приложил.
─ Вы с ним общались?
─ Никогда в жизни. Видел его в Женеве, где я служил в начале 70-х годов. Пару раз мы сталкивались на территории советского постпредства при ООН. Появление Калугина сопровождалось низкопоклонничеством со стороны окружающих, из чего я понял: прибыл большой начальник. В то время и представить себе не мог, какую роль этот человек сыграет в моей судьбе.
─ В Женеву вы приехали в возрасте двадцати четырех лет…
─ До этого пришлось окончить духовную семинарию, а затем и академию за четыре года вместо восьми. Настоящая гонка с препятствиями! Такое условие поставил мой духовный наставник митрополит Ленинградский Никодим. Именно по его благословению в середине 60-х я поступил в семинарию. И позже владыка, которого отношу к числу наиболее выдающихся архиереев, вел меня по жизни, помогал участием. Он сказал: "Быстрее заканчивай академию. Выучишься на отлично, посодействую твоей поездке в Оксфорд. Докторскую диссертацию будешь там писать". Я вдохновился, поскольку очень хотел учиться. Получил степень кандидата богословия, исполнял послушание личного секретаря митрополита Никодима, а через год он сказал: "В Оксфорд поедет следующее поколение, а ты давай-ка в Женеву ─ будешь представлять Московский Патриархат при Всемирном совете церквей".
─ Тоже неплохой вариант! В советское-то время…
─ Не оценивал его с позиций, что лучше для меня или хуже. Владыка Никодим был настолько авторитетным и уважаемым человеком, что я никогда не посмел бы вступать с ним в пререкания, как-то возражать. Подумал: значит, так и надо. Должен заметить, что работа в международных организациях стала моими университетами и очень помогла в будущем. Это был уникальный опыт. Те, кто знает географию французской Швейцарии, в курсе, что расстояние между Женевой и соседним городом Лозанной составляет шестьдесят километров, полчаса езды на машине по автодороге или авторуду, как говорят в тех краях. Так вот: впервые в Лозанну я выехал лишь на втором году пребывания в Женеве. Не до прогулок по окрестностям было, много задач приходилось решать на месте. Во-первых, старался овладеть английским языком, во-вторых, разобраться в специфике работы, привыкнуть к англо-саксонскому стилю ведения заседаний. Позже, когда в СССР началась перестройка, смотрел по телевизору дебаты на съездах народных депутатов и ловил себя на мысли, что тогдашние руководители советского государства не умеют модерировать ход дискуссии. Я все это наблюдал в Женеве. Даже такая техническая, казалось бы, вещь очень нужна и помогает в архиерейском служении. Поэтому не жалею, что вместо Оксфорда оказался в Женеве.

Мне предстояло руководить своими же вчерашними учителями... Непростая задача!
— Через четыре года вы вернулись в Питер и в неполные 28 лет стали ректором духовной семинарии и академии. Коллеги постарше и поматерее не смотрели на вас как на выскочку?
— Нет, такого не было, хотя, согласен, ситуация сложилась по-своему уникальная. Кажется, лишь митрополит Петр Могила в далеком прошлом возглавлял Киевскую академию в столь молодом возрасте. Но дело даже не в этом. Я ведь возвратился в альма-матер, которую сам оканчивал. Мне предстояло руководить своими же вчерашними учителями, среди которых были и профессора, учившиеся в Санкт-Петербургской духовной академии еще до 1917 года. Люди с колоссальным жизненным опытом и знаниями. И вдруг мальчик, недавний студент становится их начальником! Непростая задача!
Но я уже обладал некоторым авторитетом. Меня серьезно испытывали на этапе, когда я за четыре года прошел курс, рассчитанный на восемь лет. Преподаватели все спрашивали: "Куда ты летишь? Зачем тебе это надо?"
— А в самом деле?
— Как я уже сказал, исполнял послушание митрополита Никодима. Он обозначил мне срок, вот и я старался уложиться. А некоторые из моих учителей думали, что буду валять дурака на экзаменах, прикрываясь именем высокого покровителя.
— И спрашивали по полной?
— Не просто по полной! Однажды даже такой случай был. Педагог – не буду называть его имени, он еще жив, это очень достойный преподаватель… Так вот, он как-то доверительно сказал мне: "Знаешь, не изучай весь курс, это сложно и долго, а я знаю, как ты много работаешь. Подготовь основательно одну тему, по ней тебя и расспрошу". Я поблагодарил, пришел домой и думаю: "Мил-человек! Спасибо, конечно, за заботу, но мне ведь знания нужны, а не только отметка в зачетной книжке". И стал штудировать все вопросы, включенные в билеты. А на экзамене преподаватель полтора часа допрашивал меня с пристрастием, без пощады гонял по курсу взад и вперед. Задавал вопросы без тени улыбки, словно так и должно быть. В результате поставил высший балл. Но самое главное — информацию о степени моей готовности он, похоже, разделил с коллегами на ученом совете, поскольку на других испытаниях педагоги были уже не столь придирчивы. Поверили, что я учусь по-настоящему, а не скачу с курса на курс.
— Вернувшись в академию ректором, попомнили нарушителю конвенции эпизод на экзамене?
— Нет, конечно. Наоборот, содействовал, чтобы кафедра этого преподавателя получала максимальное количество переводов зарубежной литературы. Тогда в Советском Союзе богословских книг не писали и не издавали, с первоисточниками было совсем плохо, поэтому я организовал, по сути, подпольное переводческое бюро, и самые важные тексты, напечатанные за рубежом, мы включали в учебные программы. Кстати, потом это тоже аукнулось, когда решался вопрос о моем удалении из Ленинграда…

Продолжение следует...

Источник: http://tass.ru/opinions/top-officials/1812568?page=1
 Автор: Андрей Ванденко