КАК В МОСКВЕ РАЗРУШАЛИ ПАМЯТНИКИ СТАРИНЫ? ( Из воспомина­ний писателя Сергея Михайловича Голи­цына)

[Лидия]

Далекое-близкое
Мы печатаем отрывки из воспомина­ний писателя Сергея Михайловича Голи­цына, который к своему восьмидесятиле­тию завершил объемистый многолетний труд; он начинает с рассказа о своих пред­ках, а кончает 1941 годом, когда пошел на войну.

КАК В МОСКВЕ РАЗРУШАЛИ ПАМЯТНИКИ СТАРИНЫ? (Из воспоминаний).

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
Софийская набережная и Кремль

Впервые я увидел Москву осенью 1912 го да, когда мне еще не было четырех лет. Мы приехали с моей родины — из села Бучалки Епифанского уезда Тульской губернии, когда мой отец поступил на службу в Московскую городскую управу.
В Москве мы должны были остановить ся у бабушки и дедушки в Большом Левшинском переулке (ул. Щукина), дом № 12. Но наш лакей Антон заболел скарлатиной, боялись заразы, и встречавший нас отец сказал, что нам приготовлено временное жилье в Кокоревской гостинице.
И мы поехали на Софийскую набережную (имени Мориса Тореза) в тот дом, где теперь помещается много учреждений. Мы — моя мать, мой старший брат, три мои сестры, гувернантка и няня, которую мы звали Нясенька.
Мы заняли три номера. В тот же вечер сестра Соня подвела меня к окну на кон це коридора.
Это сдно из самых сильных впечатле ний моего раннего детства. Светила пол ная луна, и по небу, пересекая луну, плыли темные тучи, а на фоне туч выделялся сов сем черный силуэт Кремля-башни, соборы.
Соня, показывая мне, объясняла:
— Вот Иван Великий, вот Успенский со бор, вот Чудов монастырь, вот Василий Блаженный...
Наверное, с тех пор и зародилась во мне любовь к старой русской архитектуре, которую я пронес через всю свою жизнь...
А утром мы пошли гулять. Подморози ло. Солнце светило. И опять я любовался Кремлем. Я глядел на холодную синюю Москву-реку, а на другой ее стороне на темно-красные Кремлевские стены с башнями, на белые храмы, на золотые-золотые, как пламя свечи, многочисленные купола. Я все тормошил Нясеньку и спрашивал ее:

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
Благовещенский собор в Кремле

— А где Благовещенский собор, а где Двенадцать Апостолов, а где Вознесенский монастырь? — И я злился, понимая, что Нясенька не очень-то разбирается в храмах и путает их...

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
"Вознесенский монастырь с Сенатской башни"

И еще воспоминание: Москва — весна 1917 года. Мы живем большой семьей в старинном особняке, принадлежавшем баронессе Шопинг, в до­ме № 14 по Георгиевскому (ныне Вспольному) переулку — дедушка, бабушка, мои родители, брат, четыре сестры и большое число обслуживающего нас персонала — два лакея, три горничные, две няни, эконом ка, повар, портниха, истопник, прачка. Дом просторен, слуги живут в подвале, там же кухня, на первом этаже парадные комна ты, спальня дедушки и бабушки, спальня родителей, в мезонине живут дети.
В шестидесятых годах этот дом был снесен.
Мне страстно хотелось попасть на церковную службу Пасхальной Заутрени, но я знал, что даже просить об этом нельзя. Мать сжалилась надо мной и пошла на жертву. Она сказала, что в церковь не пойдет, а разбудит меня в полночь, откроет форточку, и мы вместе послушаем Пасхальный звон.
Она исполнила свое обещание. Разбудила меня, закутала в плед, поднесла босого, в одной ночной рубашке к окну, по ставила на стул, открыла форточку. И мы стали ждать.
Я вглядывался в черное, усыпанное звездами небо, смотрел на черные силуэты деревьев нашего сада; они выделялись на фоне высившихся на другой стороне пере­улка домов с освещенными окнами. Мы вдыхали свежий ночной воздух, вслушивались в тишину, ждали...
Первым, как, наверное, двести лет под ряд, ударил колокол в Кремле на Иване Великом. Густой, низкий и могучий звук его разнесся по Москве, по окрестностям. И тотчас же все сорок сороков зазвонили ра достно, благозвучно. Праздничный звон сливался в едином порыве. Гудело везде — и ближе и дальше. Казалось, само небо поет и славит Бога. Но звон   отдельных ближних колоколов все же разли­чался.
— Это у Ермолая,— говорила мать, поддерживая на мне плед,— это у Спиридония, а это, наверное, у Большого Вознесения. А это наш, наш Георгий на Вспольи заливается...
И не думали мы тогда и никто в Москве не думал, что тот Великий Пасхальный ночной звон, такой победоносной мощи и силы, был последним. И молчит с тех пор Иван Великий. А московские колокола еще несколько лет звонили, но слабо, робко и с опаской, пока не наложен был на звон за прет, а потом сняли колокола...
Верю я, настанет время, и опять позовет к Пасхальной молитве колокол на Иване Великом, но такого дружного и могу чего звона следующим поколениям москвичей не услыхать никогда...
- На месте веселой желтенькой церкви святого Ермолая теперь небольшой сквер, на месте высокого белого с синим куполом храма мученике Спиридония еще более высокий жилой дом, на месте Георгия на Вспольи громада Дома радио, а там, где стояла старинная стройная шатровая колокольня Большого Вознесения, которую искусствоведы называли особенно изящной, теперь торчит памятник третьему Толстому. Тот похожий на Бога Саваофа священник храма Георгия на Вспольи давным давно скончался просто от старости, а маленький домик его, всего в четыре окошечка, до сих пор стоит на Малой Никитской (ул. Качалова), стиснутый высокими домами.
Как я должен благодарить свою мать, что она дала мне радость единственный раз в жизни услышать праздничный Пасхальный московский колокольный звон!

С той поры прошло десять лет. Продолжаю вспоминать. 1927 год.
При Ленине ни один памятник старины разрушен не был, наоборот, он призы вал их беречь и восстанавливать. Об этом любят напоминать искусствоведы.
А Сталин и его ближайший сподвижник Каганович решили их уничтожать. Что-то сатанинское было в этом стремлении гу­бить духовное наследие прошлого, церкви древнейшие, украсно-украшейные.
Сперва решили прощупать почву. А как общественность посмотрит? Начали со здания, к религии отношения не имеющего. С Красных Ворот XVIII века, возведенных ар­хитектором Ухтомским в честь нашей победы над пруссаками в Семилетней войне 1754—1761 гг.. Появились в газетах статьи — ворота мешают трамвайному движению, стоят на самом перекрестке. Правда, были напечатаны статьи, а вернее письма, сов­сем иного рода: нельзя разрушать столь прекрасный памятник архитектуры. Словом, завязалось нечто вроде полемики, но победа осталась за разрушителями.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Вот отрывки из рукописи известной ху­дожницы и одновременно талантливой пи­сательницы Н. Я. Симанович-Ефимовой (1877—1948 гг.) — двоюродной сестры Валентина Серова, о ком она написала воспо­минания. Эта рукопись до сих пор почему-то не издана, а рассказывает там Нина Яковлевна, как, живя рядом с Красными Воротами, наблюдала изо дня в день их постепенную гибель.
«Странная вещь! Ангел на Красных Во ротах всегда был маленьким и был далеко, а когда приговорили Ворота к смерти, стал вдруг крупнее и явно приблизился. Когда огородили дощатым забором это место казни, он вырос еще... Он стал крупный: вот башни-ноги; вот широкие крылья; вот старомодной силы благожелательная голова...»
«...Его (ангела) старались выкорчевать со стержнем, который в одной ноге, но он держался крепко,— только стало удаваться его повернуть... Это придавало фигуре красоту редкостную, потому что иначе компановалось с Воротами, иначе освещалось...» «...Целый день возились вокруг него рабочие... Ангел, однако, тоже дейст вовал, вопиял прямо в небо о помощи. Правой рукой сильным жестом он держал у рта изящную длинную трубу. Левой он со брал свои пожитки — венок и ветвь мира —-и держал, явно забыв о них. Теперь — главное было ему трубить, трубить во все четыре стороны...» «...Его так поворачи вали. Не дотрубился»...
«...Кирпичный свод под ним разруши и, чтобы расшатать стержень, но он все стоял крепко. Шар, которого касался од­ной ногой, провалился из-под ног вниз, пб стержню, ноги от этого удлинились как бы бесконечно, а стояли так же крепко...» «Когда наконец перепилили стержень... то восьмого июня 1927 года в шесть часов ве­чера золотой бок блеснул в последний раз, и, как только свалился Ангел на дощатый помост над царской мантией Ворот, тотчас ударил серебро-медный колокол раз, дру­гой...» «на соседней церкви Трех Святите­лей...» «...Приютил останки Ангела Комму­нальный музей в Сухаревой Башне...»
«Садовая сперва тут спускается от Су­харевки, потом поднимается, и Красные Во­рота, удивительно кстати, свободно, не­сколько бочком, уцентровывают на вершине местность. Приехавших в Москву они встре­чают гостеприимно, успокаивают, говоря о том, что не все на свете магазинная суетня, а есть и величавость. Удачная простота в скульптуре, русская талантливость в архи­тектуре...»
«...Каждый вечер по Садовой, от Су­харевой Башни, льются, сквозь пыльную атмосферу, лучи солнца заходящего, и как бы ни были они слабы, хоть в туман, хоть в дождь — горела каждый вечер особенно горячо, светло золотая грудь Ангела, тру­бящего в ту сторону. Сухарева Башня гляде­ла из золотой пыли— Ангел горел живым, всегда чистым золотом... принимая золотой грудью лучи, высосанные из серенького воздуха. Прекрасная золотая грудь с золо­тыми крыльями на фоне сизых, синих, чер­ных туч катящейся грозы. Потом белым дождиком вмиг вуалировалось это. Изящ­но противустояли золотые руки секущему граду».
«С былых Красных Ворот валят белые камни... Ворота уже не ворота — два от­дельных здания. Первые только дни разру­шение двигалось медленно: еще бы! Так крепко и основательно сложен внутренний свод и камни друг с другом, но теперь «наладилось». «14 июля ничего не возвыша­ется больше над дощатым забором места казни — и площадь... просто исчезла. Есть бесформенный перекресток с длиннейшим, уплывающим в Садовую зданием «Цектра-на» (впоследствии НКПС). А было место похожее на Плас д'Этуаль, только Красные Ворота горячее, чем Триумфальная Арка в Париже. Но поле белых камней на месте Казни! Каждый из них мог бы служить над­гробным памятником безо всяких добавле­ний. Радуйтесь, Красные Ворота, что даже обломки Ваши —- все вещи ценные и год­ные».
«...Сейчас с площади почти все убрали. Исчезла  единственная  улыбка  из  нашего исторически-прозаического района... Мелки­ми обломками сегодня починяют вечно портящийся тротуар у дома № 21. Третьего дня, 8 августа, я видела Ангела в дверях Коммунального музея на Сухаревке. Он стоит у порога входной двери — (биллетер?), огромный, далеко не такой солид­ный, как был наверху! Разочарование ви­деть его так!.. Он не производит впечатле­ния, что может простоять даже несколько дней наверху. Непонятно, чем он противостоял без аварий ветрам и бурям больше двух столетий. Какое странное все-таки у него лицо! Настоящая русская скульптура. Сродни каменным бабам...» «Тело совсем другого сорта — сродни женщинам Рем­брандта... где больше забот о местных буг­рах, чем о движении тела...» «Но каков скульптурный расчет! Снизу Ангел был крепкий, плотный, драпировки вились на легком теле».
В 1930 году правительство объявило войну храмам. Следующей жертвой стал лучший в художественном отношении мос­ковский Симонов монастырь.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Он напоминал Новодевичий, но тот стоит в низине, а этот высился на холме над Москвой-рекой, счи­тался после Кремля лучшим московским ар­хитектурным ансамблем, был виден издали, там находились самые древние в Москве гражданские здания, стены с мощными древними башнями XVI века окружали мо­настырь. «Очаг мракобесия»,— вопили газе­ты. Симоновский холм — самое место для Дворца культуры завода АМО, потом на­званного именем Сталина, потом именем Лихачева, завода, выпускавшего грузовики ЗИС. Неверно было обиталище монахов на­зывать очагом мракобесия, их в монастыре с первого года революции изгнали, а был там очень интересный Музей оружия, од­них кольчуг хранилось штук десять. Мож­но было назвать его Музеем Славы Рус­ского воинства.
Протестующие голоса ученых и членов общества «Старая Москва» потонули в не­истовых визгах газет об этом самом очаге. Со всей Москвы отправились комсомольцы разрушать, убирать кирпичи из повержен­ных под ударами ломов зданий. Газеты ли­ковали, описывая дьявольский энтузиазм молодчиков.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Лишь почти шестьдесят лет спустя я впервые подошел к тому холму, на кото­ром теперь высятся темные кубы завод­ского Дворца культуры. Сбоку его сирот­ливо стоит часть стены и три башни мона­стыря, а также здание трапезной XVII ве­ка и склад XVI века. Говорили тогда, что Максим Горький, узнав, что собираются разрушать Симонов монастырь, просил ос­тавить башни. Не для того ли оставить, что­бы люди, проходя теперь мимо, ужасались, мысленно представляя, какая красота была погублена?
Вот копии статей со страницы газе­ты «Рабочая Москва» от 20 января 1930 года:
«Воздвигнем кузницу пролетарской культуры!
На месте древней крепости мракобе­сия — Симонова монастыря — будет по­строен Дворец культуры.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ КОМИССИИ
Для строительства здания рабочего Дворца культуры в Ленинской слободе отводит­ся прекрасное и достаточно обширное ме­сто на берегу Москвы-реки за чертою, обо­значенной Главнаукой, включая и ме­сто, занимаемое собором Симонова мона­стыря.
Просим коммунхоз срочно предоста­вить северо-западную часть участка, отво­димого под стройку.
Сроки очередных сносов части бывш. Симонова монастыря предоставить устано­вить районному совету и тем органам, ко­торые он уполномочит.
Надзор за приспособлением трапезной под культурное учреждение и надзор над сохранностью остальной части бывш. Симо­нова монастыря возложить на Главнауку, за которой остается и ответственность за точ­ное установление части бывш. Симонова монастыря, подлежащей сломке.
Подписи: от ВЦИК СССР П. СМИДОВИЧ, от Моссовета Д. ГОНЧАРОВА, от Глав-науки И. ЛУППОЛ, от строит, ком. Дворца культуры А. БАРКАНОВ, от райсовета М. ГВОЗДЕВ, от МКХ ЮДИН, от райкома ВКП(б) БЕЛАХОВ, от завода «АМО» ИГОНИН и КОРОВКИН, от завода «Динамо» ЖУРИН и КРОНЕНБЕРГ, от завода «Паро-строй» ФИЛЬКОВ, от клуба «Пролет, куз­ница» РУЛЬКОВ.
Симонов монастырь, 12/1 1930 г.
* * *

ПОРЯДОК ОРГАНИЗАЦИИ    СУББОТНИКА
Субботник состоится 22 января. На­чало субботника в 9 ч. 30 м. утра, оконча­ние в 2 ч. дня, после чего состоится ми­тинг, где выступят члены правительства.
Порядок сбора и прибытия на суб­ботник. Все участники собираются по пред­приятиям к 8 ч. 45 м. утра и в 9 ч. утра отправляются с оркестрами музыки на суб­ботник.
В 8 ч. 30 м. утра на заводе «Парострой» будет дан один гудок, извещающий о сбо­ре, и в 9 ч. утра будут даны 2 гудка, изве­щающие о выходе с предприятий в Симо­новский монастырь.
Неорганизованное население, желаю­щее принять участие в субботнике, соби­рается около завода   «Динамо»,   откуда с
9 ч. направляется в Симоновский монас­тырь.
Необходимо известить всех участни­ков, что все, имеющие молотки, зубила или ломы, а также деревянные санки, захватили бы их с собой на субботник. По возмож­ности имели бы перчатки или рукавицы. (Со стороны стройкома приняты меры к обес­печению инструментами до 6 тысяч чело­век.)
Для правильной организации суббот­ника необходимо выделить бригадиров по следующей разверстке: АМО—150 чел., Динамо — 100 чел., Парострой — 30 чел., Трубосоединение — 20 чел., Теплотехниче­ский инст.— 20  чел.,   Фармазавод  № 4 —
10 чел., Симбаза акц. о-во «Транспорт» —
10 чел., Ленинские нефтесклады — 5 чел.
Считать необходимым полностью мо­билизовать парт, и комсомольские ячейки для участия в субботнике, а также широко привлечь беспартийных рабочих, ни в ко­ем случае не ограничивая числа желающих участвовать.
Необходимо оповестить рабочих, жи­вущих в центре, что в эти часы для пере­возки рабочих в Ленинскую слободу будет усилено движение трамваев от Таганской площади, Спасской заставы и Андроньев­ской площади.
На субботнике будет организован бу­фет, медицинская помощь.
Субботник будет заснят киноопера­торами «Совкино»,
Не участвующие в субботнике на территорию Симоновского монастыря не будут допущены.
Каждое предприятие должно выде­лить тройку т. т. для связи во время, суб­ботника. Фамилии их необходимо сообщить тов. Барканову (тел. 4-07-08, д. 29 и 2-08-20).
Для общего руководства создается штаб в составе т. т.: Барканов, Белахов (райком ВКП(б), Чумак, Папсуев, Игонин, Кроненберг, Игнатов, Нилов, Болощев, Зенин, Сильков, Бобров, Журик.
(Секцией по разборке кирпича и очи­стке руководит тов. Бобров, транспорти­рованием кирпича руководит тов. Фильков, организацией питания и медпомощи руко­водит тов. Журин.)
Телефоны для связи: 4-07-08, 4-89-29, 2-08-20, 2-48-23.
Вызывать т. т.: Б а р к а н о в а, Бе­ла х о в а, Журина, Боброва, Филь­ков а.
Секретарь       Пролетарского РК   ВКП(б)   ДАВИДСОН.

РАБОЧИЕ СИМОНОВКИ   ПОБЕДИЛИ!

До сих пор в Симоновке громадное несоот­ветствие между хозяйственным и культур­ным строительством. С каждым днем углубляется разрыв между потребностью ра­бочих в культуре и ее удовлетворением. В Симоновке до сих пор нет порядочного клуба. Ведь трудно же назвать клубом име­ющийся сарай-мышеловку, куда едва-едва вмещается триста человек.
Наконец, совсем недавно все руководя­щие учреждения по всем линиям утвердили постройку дворца «Пролетарская Кузни­ца». Ассигновали до пяти миллионов руб­лей!
Но единственным подходящим уча­стком для постройки Дворца является часть площади, занимаемой Симоновским мона­стырем. А поэтому собор и часть стен тре­буется снести. Иначе дворец пришлось бы строить за пять-шесть верст от заводов. На­сколько это нецелесообразно, не стоит до­казывать. Однако же всем это понятно. Чи­новники из Главнауки, МОНО и т. п. реши­ли воспрепятствовать законным требовани­ям рабочих. В высшие правительственные органы посыпались докладные записки, защищающие древние стены и собор.
12 января правительственная комиссия положила конец всем препирательствам и попыткам сорвать рабочее культурное строительство. Члены комиссии признали, что достаточно сохранить половину древ­них сооружений Симоновского монастыря, а часть территории надо отвести под по­стройку Дворца.
Итак, Дворец культуры будет воздвиг­нут.
В годовщину смерти Ленина, 22 января, вся Симоновка, а также делегации с заво­дов Пролетарского района выходят на гран­диозный субботник по разборке стен и подготовке площади под постройку Двор­ца культуры.
Шестая годовщина смерти Ильича бу­дет ознаменована еще одним крупнейшим культурным завоеванием  пролетариата.
ПОГОДИН».
Прошу читателей обратить внимание: в статьях упоминается более двадцати фа­милий вандалов, из них одна польская, од­на немецкая, одна еврейская, остальные фамилии русские.
Как насаждалась тогда ненависть ко всему русскому, украинскому, белорусско­му, татарскому, ненависть к русской исто­рии и прошлому всех народов нашей страны!

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Еще когда я учился в школе, с 1926 го­да прекратилось преподавание истории, за­то была введена политграмота.
Тогдашний идеолог — историк М. Н. По­кровский — в своем учебнике много рас­сказывал о классовой борьбе, о Разине, о Пугачеве и с презрением отзывался о побе­дах Суворова, о войне 1812 года, о Куту­зове.
В Ленинграде более ста лет существо­вал мемориальный музей Суворова, там бе­реглись: его мундир, его личное оружие, его ордена, на стенах в рамках висели его подлинные реляции — обращения «о викто­риях» им одержанных.
Музей был разгромлен, в газетах по­явились мерзкие статейки, что Суворов приказывал сечь солдат. Куда делись су­воровские реликвии — не знаю, те, что находятся в ныне восстановленном музее его имени,— большею частью не подлинные.

Так постепенно обрабатывалось обще­ственное мнение — презирать все прошлое, учили, утверждали, доказывали, что исто­рия нашей страны начинается только с сем­надцатого года.
Были арестованы и сосланы в дальние края выдающиеся историки нашей страны, в том числе три академика — Платонов, Любавский, Тарле. Всего подверглись гонени­ям свыше восьмидесяти историков.
А потом сам Сталин, вопреки истори­ческой истине и фактам, изрек, что русских всегда били, били татары, шведы, поляки, турки, французы, немцы.
Отсюда был один шаг. Значит, надо разрушать памятники прошлого, и прежде всего разрушать храмы.
Прошло сколько-то лет, и вожди спо­хватились: слишком далеко зашли в презре­нии к старине, эдак-то красноармейцы в случае войны не шибко рьяно пойдут за­щищать советскую власть.
Позднее, в 1934 году, произошел казус: поплыл наш новый линкор «Марат» в Поль­шу, а один матрос сбежал. Посадили и да­ли сроки его матери, его сестре, мужу се­стры, в газетах были названы их фамилии. И 10 июня 1934 года издали закон об из­мене Родине, грозили карать родственни­ков сбежавших.
Так впервые за все время революции появилось в печати святое слово «Родина». Историков, правда не всех, вернули из ссылки; Платонов и Любавский успели уме­реть. Учение Покровского было осужде­но, правда, сам он к этому времени скон­чался.
Словом, начали сверху «насаждать пат­риотизм». А храмы разрушать продолжали.
Вдохновителем и идеологом этого ван­дализма являлся член Политбюро, секре­тарь Московского комитета партии Лазарь Моисеевич Каганович. А главным исполните­лем, помещавшим в газетах пылавшие не­навистью ко всей Русской истории статейки, был занимавший различные должности Ми­ней Израилевич Губельман, более извест­ный под псевдонимом на русский лад — Емельян Ярославский. В своей книге «Кру­той маршрут» Евгения Гинзбург на вечные времена пригвоздила к позорному столбу предавшего ее этого самого Емельяна...
После разрушения Симонова монасты­ря дальнейший разгром храмов проходил уже без всяких предварительных разъяс­нений. Закрывали их подряд, один за дру­гим, сперва обносили дощатым забором, потов крючьями стаскивали резные ико­ностасы, иконы кололи на дрова *, медную утварь сдавали в металлолом, всю старину куда-то увозили, книги — метрические, ис­поведальные и другие — отправляли в ар­хивохранилище— в Новоспасский мона­стырь, стоявший на том же левом берегу Москвы-реки, как и Симонов, но километ­ра на два выше по течению. Этот монас­тырь уцелел и теперь отреставрирован, но он не идет ни в какое сравнение с былой жемчужиной — Симоновым.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
Новоспасский монастырь

Мне лично довелось наблюдать гибель храма Троицы в Зубове XVII века, стоявше­го на левой стороне Пречистенки (ул. Кро­поткина), если идти от центра. Это был грандиозный пятиглавик, а его колокольня считалась в Москве из шатровых колоколен самой высокой. Сперва лихие молодцы за­кидывали веревки за кресты, вырывали их с корнями, потом ломами принимались за купола, за барабаны куполов, потом за сте­ны. Не так-то просто было крушить. Из­весть, скреплявшая кирпичи в древние вре­мена, по десять лет в ямах выдержива­лась, в нее кидали яйца, лили прокисшее молоко. И долбили стены ломами, а взры­вать рядом с жилыми зданиями опасались, оконные стекла лопались бы.
Храмы XIX века разрушались «легче», отдельные кирпичи очищали, складывали столбиками. Это называлось «Производст­во кирпича по рецепту Ильича», хотя сам Ленин к разрушению храмов не имел ни­какого отношения и, как у нас теперь по­стоянно повторяют, заботился о сохранении старины.
Сейчас меня время от времени спра­шивают, особенно молодые:
— Неужели не находились люди, лю­бящие Москву и московскую старину, кто бы протестовал?
Когда собрались сносить Симонов мо­настырь, в газетах припугнули его защит­ников, обозвали вредителями.
Существовало в Москве общество «Ста­рая Москва», председателем  был профессор Миллер. Его окружало десятка два юно­шей и девушек. Члены общества узнавали, что какой-то храм собираются сносить, и молодежь спешила его фотографировать, зарисовывать, обмерять. И всех энтузиа­стов, и самого Миллера посадили. Я знал одну семнадцатилетнюю девушку, которая после ареста попала в ссылку. Теперь она — одинокая старушка — живет в Моск­ве; вся ее жизнь разбита.
После разгрома общества «Старая Мо­сква» кто же осмелился бы протестовать? Проходили москвичи мимо гибнущих хра­мов, ужасались и молчали. И я проходил, опустив голову.
Между прочим, зачастую храмы не столь выдающейся архитектуры, например, Богоявление в Елохове, или Иоанна Бого­слова, «что под Вязами», где ныне помеща­ется Музей истории и реконструкции Моск­вы, уцелели, а рядом стоявшие гибли. Луч­шие храмы Москвы, самые выдающиеся и прекрасные, это — Никола Большой Крест в Китай-городе, это запечатленные в пяти­томнике И. Грабаря — Успенье на Покровке (ул. Чернышевского), Никола Явленный на Арбате, Гребневской Божьей Матери и ча­совня Владимирской Божьей Матери на Лу­бянской площади (пл. Дзержинского). Ког­да храмы сносили, строили дома, а иногда устраивали чахлые скверы. Так на Мясниц­кой (улице Кирова) стояла церковь святого Евпла, единственная, в которой не преры­валось богослужение во время пребывания в Москве Наполеона; назову еще храм XVII века на Остоженке, собор Казанской Божьей Матери на Красной площади. Те­перь на месте всех этих трех церквей — пу­стота, а в том углу Красной площади уст­роили общественную уборную. Такую же уборную разместили совсем рядом с уце­левшим храмом Климента папы Римского в Замоскворечье — архитектор Растрелли. Только недавно эту уборную снесли.
Находились люди высокой культуры, которые, казалось бы, должны были лю­бить и ценить русские древности, а на са­мом деле высказывали совсем иные мысли.
Мой старший брат — художник Влади­мир Голицын, приезжая из Дмитрова в Мо­скву, иной раз вынужден был оставаться ночевать у кого-либо из своих знакомых. Одним из них был известный писатель Лео­нид Леонов, живший на Девичьем Поле вдвоем с женой. Однажды он сказал брату, что сперва возмущался гибелью храмов, а потом осознал: грядет новая эпоха...
В 1931 году беда подошла к Храму Христа Спасителя. Нынешнее поколение не представляет, как был он грандиозен и ве­личествен. Исаакиевский собор в Питере поражает своей огромностью и тонкостью отделки деталей. Храм Христа был еще ог­ромнее. Он строился более сорока лет на деньги, собиравшиеся по всей Руси, пло­щадь занимал около гектара, высотою был в 103 метра, более чем на двадцать метров выше колокольни Ивана Великого. Фунда­мент его был из темно-красного гранита, на стены пошло 45 миллионов штук кирпича, облицованного белым мрамором, заложен он был в 1838 году, освещен в 1883 году, строился по проекту архитектора Тона, ко­торому в Москве не повезло, многие по­строенные им здания, в том числе и коло­кольня Симонова монастыря, погибли. Ви­ден был Храм Христа отовсюду, его пять золотых куполов сияли на солнце; с Ки­евской железной дороги издали он разли­чался. (Воспоминания относятся ко времени, когда Храм ещё не восстановили).
А москвичи его не любили. Москвичам были милее и ближе малые церковки, ютившиеся в Замоскворечье и на всем про­странстве между Остоженкой и Спиридо­новкой (ул. А. Толстого), вроде той XVII ве­ка Утоли Мои Печали, изящной, с белока­менными резными наличниками вокруг окон, с гульбищем, окруженным белока­менной, с фигурными балясинками, огра­дой, которая стояла невдалеке от Храма Христа Спасителя, ближе к Кремлю.
Помню, как мой дед, бабушка и отец говорили, что слишком Храм грандиозен и не подходит к облику старой Москвы.
Искусствоведы твердили об эклектике, о безвкусице, свысока отзывались о том здании, которое с любовью и тщанием воз­водилось в течение сорока лет в память победы над Наполеоном.
Окружал Храм обширный сквер с клум­бами, сплошь в цветах, с колючим кустар­ником; деревьев не было. Сбоку высился постамент из темно-красного гранита от поверженного в первые годы революции памятника Александру III. По дорожкам размещались скамеечки — любимые места для отдыха стариков, для гуляния бабушек и няней с детками, для свиданий влюблен­ных. А вид с высокой горы на все Замоскво­речье со множеством островерхих колоко­лен расстилался широчайший.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
По наружным стенам Храма размеща­лось 48 мраморных статуй — отдельных свя­тых и целых скульптурных композиций из библейской жизни, из Русской истории, та­кие композиции, как Яроелаз Мудрый пе­редает своим сыновьям законы «Русской Правды», как святой Сергий Радонежский благословляет князя Дмитрия в поход на татар.
Войдешь внутрь Храма сквозь массив­ные, бронзовые, литые узорчатые двери и вступишь в просторный притвор, увидишь справа и слева исполненные лучшими рус­скими художниками фрески, изображавшие битвы славного двенадцатого года. Сража­ется храброе русское воинство с полками французов — Смоленск, Бородино, Тарути­но, Березина. А войдешь в самый Храм, ог­лянешь стены, взглянешь вперед на иконо­стас, поднимешь голову вверх... Приходится напрягать зрение — так далеко — и до стен, и до иконостаса с царскими вратами, и до свода...
Боже мой! Боже мой! Какая везде цар­ствовала красота, сколько усердия и сколь­ко искусства вкладывали резчики по дере­ву, литейщики по бронзе в золоченые кру­жевные обрамления икон! Вились золоче­ные стебли с листьями, спускались вино­градные кисти с шариками ягод. И на каж­дом из пяти рядов иконостаса резьба шла разная, разной затейливости, с листья­ми то дубовыми и кленовыми, то растения из стран заморских.
А иконы, как полагалось издревле по чину, справа от царских врат — Христос, слева Богоматерь, правее и левее Иоанн Креститель, двунадесятые праздники. А вы­ше выстроились в несколько рядов святые и пророки, изображения из библейской жизни. Сами иконы никак не походили на старинные, с изможденными и темными ли­ками. В сем Храме иконы были необыкно­венно светлы, написаны сияющими, радуж­ными красками. Они напоминали светские картины. От того-то иные москвичи не лю­били Храм, не находили в нем благодати...
А закинешь голову кверху — и там в недосягаемой выси парил на облаках Бог Саваоф.
И горели электрические лампочки в грандиозных, напоминавших ветвистые де­ревья многопудовых люстрах! И горело множество свечей в бронзовых, мощных подсвечниках. До десяти тысяч молящих­ся вмещал храм. Юношей я бывал под его сводами на церковных службах, когда из невидимых хор доносилось пение, и когда службы не было и только отдельные лю­бопытные вроде меня ходили, дивились и преклонялись перед многообразием всего того великолепия, что создавали известные художники — В. В. Верещагин, Г. И. Семирадский, молодой В. И. Суриков, другие ма­стера, а также кузнецы, каменщики, литей­щики, резчики по дереву — обладатели тон­кого вкуса, верной руки, зорких глаз...
Цифры и многие сведения о Храме я взял из статьи в 74 томе словаря Брокгауз и Ефрон. Приведу из той статьи цитату:
«Храм Христа Спасителя, как истори­ческий музей, представляет собрание ху­дожественных произведений, намерен ука­зывать будущим поколениям ту степень со­вершенства, до которого достигло совре­менное искусство живописи».
Нет, не суждено будущим поколениям лицезреть то совершенство.
Через сорок пять лет после освещения, в 1931 году, подошла к Храму Христа Спа­сителя страшная беда.
Ужаснулись москвичи. И лишь один на­шелся смельчак — старый и мудрый ху­дожник Аполлинарий Михайлович Васне­цов, пламенно любивший Москву, запечат­левший ее старину на многих своих кар­тинах.
Он написал письмо председателю Со­вета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотову. Почему художник выбрал именно его? Он объяснял: потому что Молотов был один из немногих русских в Политбюро, да еще дворянином по происхождению. И Вас­нецов надеялся затронуть его патриотиче­ские чувства. Никакого ответа на свое пись­мо он не получил.
В 70-х годах я задумал писать книгу об Аполлинарии Васнецове для серии ЖЗЛ, его сын Всеволод Аполлинариевич был в молодости другом моего брата Владимира и обещал познакомить меня со всеми ма­териалами архива своего отца; я прочел копию того письма.
Оно меня потрясло своим красноречи­ем, своей болью, своею горечью за гибель самих устоев Русской культуры.
Тогдашний главный редактор ЖЗЛ М. И. Селезнев благосклонно отнесся к моей заявке, но, когда я ему рассказал о содержании письма, он мне ответил, что оно в задуманной мною книге никак не может быть напечатано. И я сразу остыл к  к своему замыслу. А то письмо так и лежит в архиве Васнецова, в музее его имени...
Когда вандалы подступили к Храму, ме­ня в Москве не было. Рассказывали, как удивленные москвичи однажды увидели, что по его главному куполу ползают, уце­пившись за веревки, закинутые за кресты, десятка два маленьких человечков. Издали казалось, словно черные мухи облепили купол. Не сразу догадались, что человечки отскребали золото, то самое червонное и чистое золото, которым тончайшим слоем были покрыты поверхности всех пяти ку­полов. Не буду приводить те поистине аст­рономические цифры килограммов драго­ценного металла, какие, по слухам, сумели добыть человечки.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Так началось разрушение Храма. Спер­ва крушили купола вручную. Когда я при­ехал в том году в Москву и проходил ми­мо, то увидел окруженный забором остов здания без куполов.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Москвичей обуял ужас. Они, ранее не любившие храм, поняли, что его разруше­ние— это подлинная и непоправимая тра­гедия для Москвы, для всей России, поня­ли, что Храм являлся символом не только религиозным, но и символом славы Рус­ской истории. И слава эта уходит и топчется тяжелыми сапогами разрушителей.
Некоторое время обглоданный остов высился. Он был страшен на фоне облаков. Решили его взорвать. Сперва выселили жильцов из ближайшего четырехэтажного дома, разрушили храм, тот самый XVII ве­ка— изящный, окруженный белокаменным гульбищем, о котором я упоминал.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Потрясающие впечатления производит тот документальный фильм, который запе­чатлел и процесс разрушения храма и са­мый взрыв.
Много и восторженно впоследствии пи­сали о том грандиозном, словно Вавилон­ская башня, здании, которое собирались возводить на месте былой славы. Оно полу­чило громкое имя «Дворец Советов».

Лучшие архитекторы страны участвова­ли в конкурсе. Не народ, а вожди выбрали самый величественный и высокий проект. В журналах показывали тот проект, по своему замечательный, высота здания пред­полагалась в полтора раза больше погиб­шего Храма. Увенчивать его должна была огромная, восьмидесятиметрозая бронзо­вая статуя Ленина. Впрочем, шептались, не Ленин, а великий   и мудрый   вождь   сам себя пожелал увековечить под облаками. Художнику Корину заказали фрески вести­бюля. Теперь их эскизы можно увидеть в его мемориальном музее на Девичьем по­ле — шествуют мускулистые молодцы и грудастые девы. Станцию метро, построен­ную на месте разрушенной малой церков­ки Святого Духа, торжественно назвали «Дворец Советов».
В печати будущее здание постоянно называлось символом грядущей эпохи со­циализма.
Не буду пересказывать, как и почему оно не было построено. А правда та, что на том месте ныне устроен плавательный бас­сейн. И служащие ближайшего Музея изо­бразительных искусств опасаются, что теп­лые пары повредят картинам. Потом стан­цию метро втихомолку переименовали, на­звали «Кропоткинская». О Дворце Сове­тов теперь предпочитают молчать. Вот так символ — плавательный бассейн!.".

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
Вставляю еще одну выписку из неопу­бликованного дневника-воспоминаний Ни­ны Яковлевны Симанович-Ефимовой:
«15 апреля 1934 года начали вдруг ло­мать Сухареву Башню. Быстро, без лесов, без приготовлений. Кирпичи весело летят с высоты прямо в кучу, не разбиваясь...» «Перед тем, 12 апреля, мы шли ночью по Садовой от Самотеки. Первый раз (и пос­ледний) я заметила, что Башня — это жен­ская фигура... Величественная. Печальная и добрая...» «...Сегодня, 17 апреля, нет уже наружной гигантской лестницы, разруше­ние идет необычайно быстро... не обнесе­но забором...» «Вообще вид у Башни здо­ровый, но здание убывает, тает». «И можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухареву Башню не увидит... такие зрелища отравляют...»
«А Сухареву Башню никто никогда не увидит...»

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Волна разрушения храмов покатилась по всей стране. Тут многое зависело от ре­тивости, или, наоборот, от чувства уваже­ния местных властей к старине. Так в Яро­сла