Дело об ограблении церкви. 1920—1930-е годы. Московский журнал за 1991 года №7

[Лидия]

Дело об ограблении церкви. 1920—1930-е годы. Московский журнал за 1991 года №7
Автор: Владимир Козлов

В предыдущих очерках мы достаточно подробно останавливались на том, какие идеи пагубно влияли на судьбы московской архитектурной старины. Гос­подствовавшая, не терпящая инакомыслия комму­нистическая доктрина поощряла растущий как на дрожжах атеизм, жертвой которого пали тысячи храмов, обращенных в щебень. Россия навсегда утратила миллионы икон, богослужебных сосудов и предметов церковной утвари, величайшие святыни Отечества стали деревом и металлическим ломом. Давайте же с помощью малоизвестных архивных источников попробуем нарисовать картину опусто­шения храмов 11 монастырей. Нельзя не заметить прямой зависимости между этим процессом и тота­литарными экономическими утопиями молодого Советского государства.
Не последнюю роль в будущей печальной участи, памятников сыграл пресловутый учет, которому бы­ли подвергнуты все церковные предметы, содержа­щие золото, серебро, драгоценные камни. В январе 1918 года декретом ВС НХ изделия из золота весом более 16 золотников объявлялись собственностью государства. Музеи, церкви, монастыри были обяза­ны в течение месяца предоставить в секцию благо­родных металлов ВСНХ полную опись находящих­ся в их ведении предметов из золота. С декабря 1918 года по распоряжению Моссовета во всех храмах Москвы специальными комиссиями производилось взвешивание и описание драгоценных риз, богослу­жебных сосудов, напрестольных и запрестольных крестов, серебряных окладов Евангелий.
Планомерное уничтожение церковного имущест­ва, вызванное, с одной стороны, фискальной поли­тикой, а с другой — варварством местных властей и толпы, началось практически с Октября 1917-го, то есть когда утратили силу старые российские зако­ны, рассматривавшие подобное обращение с пред­метами культа как кощунство и тяжкое преступление. И хотя Русская Православная Церковь приняла в 1918 году определение «Об охране церковных свя­тынь от кощунственного захвата и поругания», са­тана уже был выпущен на волю.
 В Москве первыми жертвами стали иконы и все­возможная утварь так называемых домовых церк­вей — в монастырских подворьях, при учебных, медицинских и богоугодных заведениях. Опыта у административного управления Моссовета, зани­мавшегося ликвидацией храмов, было маловато, и часто даже там не знали, куда бесследно исчезло богатое украшение той или иной закрытой церкви. Нередко оно просто расхищалось. Упраздненный в 1922 году храм Св. Владимира при Московском епархиальном доме (Лихов переулок) был занят Центральным институтом-организаторов народно­го образования. Лишь небольшую часть бывшего церковного имущества успели перевезти на склад отдела управления Моссовета, а остальное было «превращено в груду лома»(1), несмотря на то, что музейные органы отмечали необходимость сохране­ния ценного в архитектурном отношении ансамбля. С санкции городских властей в 1924 году был сло­ман иконостас при больнице им. Достоевского, а еще годом раньше утилизовали иконостасы Из подворья Афонского Пантелеймонвского мона­стыря на Полянке.
 
Острая критика церкви в печати, травля служи­телей культа лишь разжигали страсти вандалов. Вот что случилось с Дмитриевским храмом в Барнауле, закрытым весной 1920 года Алтайским губревкомом: «С течением времени киоты и рамы этих (23-х) икон были изрублены и сожжены вместо дров; кре­сты с храма сняты и уничтожены, крыльца и художе­ственные украшения на храме разобраны и сожже­ны, стекла в окнах выбиты, печи калориферные пре­вращены в негодность, а на наружных стенах храма были наклеены картинки, оскорбляющие религиоз­ное чувство христиан»(2).

Местные власти охотно подавали пример того, как следует направить церковное имущество на бла­го строительства социализма. Уже в августе 1919-го исполком Костромского горсовета обратился в Мо­скву, прося разрешения использовать колокольную медь и «дерево от икон». Вот незамысловатые ар­гументы, приведенные в этой петиции: «Колокола необходимы для отдела питания и могут быть пере­литы в котлы, а дерево ввиду того, что иконостасы по большей части дубовые и вызолоченные, обраще­но на нужды строительного отдела Горисполкома, позолота же с иконостасов также может быть сня­та»(3). (Как видим, костромичи оказались столь рети­вы, что сумели предвосхитить решение центральных властей конца 20—30-х годов о колокольной бронзе, позолоте и другом имуществе.) Руководитель VIII церковного отдела Наркомюста П. Красиков, поощ­ряя действия костромских властей, отвечал: «Пред­меты церковной утвари, не носящие характера ис­торических или художественных, подлежат сдаче в местный Совнархоз; не имеющие стоимости с хо­зяйственной точки зрения — ликвидировать...»
Из предыдущих очерков читатель понял, что цер­ковная утварь и иконы конца XVIII —- начала XIX века в ту пору, как правило, не зачислялись в разряд историко-художественных ценностей и обрекались на утилизацию.
В первые послереволюционные годы кощунствен­ное отношение «к освященным предметам не было редкостью. В 1918 году властям пришлось даже издать специальный циркуляр, в котором отмеча­лось, что недопустимо отбирать церковные облаче­ния, плащаницы, ковры и прочие «богословские предметы» и употреблять их «для революционных целей» (например, перешивать на флаги), поскольку это «лишено внутреннего смысла». Запрещалось также снимать серебряные украшения с икон, Еван­гелий, крестов и престолов(4). Но подобные запреты, разумеется, существовали только на бумаге.
В губерниях, в священных для православных местах, творились неслыханные бесчинства. Ведь спланированная центром в 1918—1922 годах кампания по вскрытию мощей преследовала цель отвратить людей от их веры.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Именно тогда были изъятыв Госфонд многопудовые серебряные раки, ковчежцы, в которых почивали останки великих русских подвижников. Церковь, не успевшая оправиться от этих невос­полнимых потерь, была обескровлена новой, тщательно спланированной акцией по изъятию ценностей в помощь голодающим. Благодаря недавней пуб­ликации секретного ленинского письма того време­ни перед нами раскрылись истинные мотивы этой кампании, использовавшей невиданный голод 1922 года лишь как прикрытие. Не будем останавливать­ся подробно на предыстории этой позорной акции, направленной острием против Церкви и ее служи­телей. Изъятие церковных ценностей проводилось не только для создания в стране огромного финан­сового фонда, оно явилось сигналом к беспощадной расправе с “черносотенным духовенством”, чтобы его представители, по словам Ленина, “не забыли этого в течение нескольких десятилетий”.
В феврале 1922 года ВЦИК издал декрет, пред­писавший изымать из храмов драгоценные вещи, включая священные сосуды (последнее с точки зре­ния Церкви было актом величайшего святотатства). Московскую губернскую комиссию по изъятию цер­ковных ценностей возглавил известный чекист Ф. Медведь. На фабриках и заводах была развер­нута беспрецедентная пропагандистская кампания в поддержку этого кощунства. Судя по имеющимся архивным протоколам, московский пролетариат уже в который раз дал себя обмануть, прельщенный дешевыми экспроприаторскими лозунгами, хотя на рабочих собраниях раздавались и реплики иного рода, обращенные к властям: “Если желаете спасти Россию, то уходите, если не можете накормить”; “Неужели мы до того дошли, чтобы снимать укра­шения с храмов, не нами они украшены, и пускай останутся”, “Товарищи коммунисты, довольно за­крывать глаза на реквизиции народного достояния пролетариата, кончать пора ограбления, дайте от­чет, куда девали все золото из Кремля...” и т. д. Но мог ли быть услышан тогда голос разума? И вот в марте — апреле 1922 года десятки машин и подвод в сопровождении вооруженной охраны потянулись от ворот московских монастырей и храмов в Наста­сьинский переулок, где в импозантном здании бы­вшего государственного казначейства разместился Гохран.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

В кузовах лежали тщательно упакованные ящики с ковчегами, иконными ризами, богослужеб­ными сосудами, напрестольными крестами, лампа­дами, кадилами, окладами Евангелий — сотни пу­дов по сути награбленного церковного серебра! Ма­сштабы изъятых ценностей поражают: из Чудова монастыря было вывезено 57 пудов, из Ново­спасского — 38, из Спасо-Андроникова — 28, из Симонова — 26.
[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Не меньше трофеев отечественные варвары добыли в богатых московских храмах: из Успенского собора Кремля изъяли 65 пудов серебра, из церкви Сергия в Рогожской слободе — 57, из храма Христа Спасителя — 34, из собора Василия Блаженного — 24. Всего же из московских мона­стырских, приходских и домовых храмов было вы­везено более 3 пудов золота, около 3500 пудов сере­бра, многие тысячи бриллиантов, изумрудов, сап­фиров, других драгоценных камней. В одночасье храмы потеряли то, что создавалось русскими ма­стерами нескольких поколений. Церквам оставляли лишь отдельные серебряные ризы и священные сосу­ды, без которых нельзя было проводить богослуже­ние. Музейным работникам удалось, правда, за­брать в музейный фонд какую-то часть церковного имущества XVI—XVII веков,, однако это была капля в море. Вывозимые же в Гохран церковные пред­меты, многие из которых представляли собой бес­ценные произведения искусства, превращались в обыкновенный серебряный лом. Еще в процессе изъятия непосредственно в храмах серебряные ризы сдавливались пудовыми гирями, а иногда просто топтались — так их было удобнее грузить в ящики, больше помещалось...
Эта страшная по своему воздействию на души людей кампания дала незначительный экономичес­кий эффект — ведь изъятые в Москве тысячи пудов серебра пополнили казну всего на 2 миллиона руб­лей. Но зато была достигнута истинная ее цель — власти развязали себе руки для невиданных доселе репрессий против церковнослужителей. В один из первых дней изъятия, 31 марта 1922 года, в Москве было арестовано 27 священников.
Драматические события развернулись у многих храмов — потрясен­ные верующие со слезами на глазах наблюдали за святотатственными деяниями властей. После прока­тившейся по стране волны изъятий церковных цен­ностей акты вандализма участились. Вот одно из свидетельств очевидца: “Уездная власть во главе с начальником уездной милиции Седовым при уча­стии заведующих УОНО Шалавина, ГПУ Жукова и зав. местной школой социального воспитания Ло­макина закрыли храмы, разогнали причт, а что всего показательнее, так это то, что закрытие хра­мов сопровождалось доселе неслыханным кощун­ством: садили на престол женщину, кланялись ей, затем сталкивали ее с престола, обдирали его и опрокидывали, разрывали антиминсы, выковыри­вали из них зашитые св. мощи, бросали на пол и топтали ногами, снимали с икон венки из цветов и надевали их на шею своим лошадям, а дочь Ломакина надела на себя митру, взяла в руки свя­щеннический посох и начала плясать по церкви...”(5). Этот шабаш был устроен в 1924 году в прославлен­ном Павло-Обнорском монастыре Вологодской гу­бернии.
Подобное творилось и в другом краю России— на юге, в станице Тихорецкой. Там после закрытия местного храма «иконы, писанные на холсте, порва­ны и, хуже того, обращены на оборотной стороне в плакаты-афиши при кинематографе»(6). Такие ко­щунства, поражающие своей дикостью, пугали даже новых хозяев страны, но после успешной кампании 1922 года сами же власти все чаще подумывали о «рациональном» использовании богатейшего цер­ковного наследия. Земельные владения Церкви, хо­зяйственный инвентарь монастырей были давно уже отобраны. В закрытых обителях разместились сот­ни учреждений Наркомпроса, Наркомздрава, социа­льного обеспечения, концлагеря и военные части. Во многих обителях организовали совхозы и сельскохо­зяйственные артели, которые быстро привели неког­да процветавшие монастырские хозяйства в запусте­ние. Вот лишь одна запись 1924 года: «...прекрасно организованное хозяйство бывшей Оптиной Пусты­ни ныне почти погибло. Обширное помещение го­стиницы разрушено. Богадельня разорена. Плодо­вый сад с обширным семенником и питомником поломаны, садовые каменные ограды разобраны, а деревянные сожжены, коннозаводство и случный пункт уничтожены, все в общем запустении, служеб­ные строения, как-то: сарай, монастырские дома продаются за бесценок и т. д., мельница почти остановилась, лесопилка уничтожена и т. д.»(7). А в середине 20-х годов музей, находившийся в Оп­тиной, начал продавать предметы церковного оби­хода, якобы «не имеющие музейного значения». По­добной коммерцией вынуждены были заниматься тогда многие музеи, переведенные в условиях нэпа на самоокупаемость. Вскоре и заведующий истори-ко-художественным и бытовым музеем (бывший Новодевичий монастырь) Ткачевский после многих просьб получил наконец разрешение использовать монастырские иконы XIX века на «работу и поделку внутри данного музея».
В 1924 году в связи с сокращением ассигнований Наркомпросу Совнарком позволил ему «обращать 60% сумм, выручаемых от реализации госфондов немузейного значения, изъятых из музеев, дворцов и других архитектурных памятников исторического значения, на содержание, ремонт и охрану истори­ческих памятников Республики». Позже Наркомпрос, КомЭКОСО по госфондам РСФСР выработали специальную инструкцию о порядке учета и реали­зации немузейного й ветхого имущества. Под эти расплывчатые определения попадали и многие культовые памятники.

В 1924—1926 годах за подписями руководителей КомЭКОСО Левина и Израилевича местным комис­сиям по учету и реализации госфондов было разо­слано три печально знаменитых циркуляра: «О по­рядке ликвидации предметов религиозного культа», «О порядке ликвидации церковного имущества», «О порядке учета и реализации закрытых молитвенных зданий». Все эти красноречивые (даже если судить по одним их названиям) нормативные документы обязаны были направить набиравший силу поток ценного, но» пока бесхозного добра в русло сугубо практического использования. Согласно новым ин­струкциям, при закрытии храма все предметы из драгоценных металлов должны были поступать в Гохран, а историко-художественные ценности пе­редавались в музеи. Не освященные предметы (па­никадила, колокола, подсвечники, мебель, ковры и прочее) зачислялись в госфонд с последующей реализацией. Медные и бронзовые вещи, которые не могли быть реализованы на месте, подлежали сдаче Комцветметфонду как обыкновенный лом.
Мощным стимулом к закрытию храмов послужило и то, что 40% вырученных от реализации сумм шло в местный бюджет. Предметы освященные (иконы, хоругви, покровы) могли передаваться об­щине для переноса их в действующие храмы, хотя на практике это случалось далеко не всегда. Так, в 1925 году появились секретные инструкции, раз­решавшие уничтожать часть культового имущества. В одной из них читаем: «...предметы культа, как иконы, иконостасы и т. п., не принятые группами верующих, если они не представляют собой цен­ности... и не могут быть переделаны для исполь­зования в гражданском обиходе, подлежат уничто­жению». Другая инструкция позволяла реализовывать церковные облачения и покровы «для нужд театров, клубов и других культурно-просветитель­ных организаций», а также допускала продажу этих предметов «в распоротом или в разобранном виде для разного рода изделий, как-то: для шапок, ту­фель и т. п.».

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Не были забыты и закрытые храмы, которые по секретному циркуляру от 7 августа 1925 года посту­пали на учет местных госфондовых комиссий. От­ныне эти здания по решению местных властей мож­но было снести, а 40 % суммы, вырученной от их сноса, перевести в местный бюджет. Таким образом, инструкции по сути дела обращали имущество Цер­кви в немаловажную статью дохода, а значит, по­ощряли усиление атеистической пропаганды, закры­тие и уничтожение храмов.
В предыдущих очерках уже описывались картины массового уничтожения икон во время антирождественских и антипасхальных «торжеств».

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

Но неизме­римо большие утраты были вызваны изменениями в государственной политике, идеологизацией всех структур общественной жизни, взятым курсом на индустриализацию. Как простой лом или подруч­ный строительный материал использовались над­гробные памятники, металлические решетки с клад­бищ и даже цинковые гробы. Продажа отдельных надгробий в первой половице 20-х годов сменилась санкционированной властями утилизацией целых некрополей: - Мраморные памятники и гранитные надгробные плиты Алексеевского и Покровского монастырских кладбищ реализовывались в 1929 го­ду отделами благоустройства райсоветов. «Весь вышеозначенный товар, — бодро рапортовали усердные хозяйственники, — частью приобретают кустари и частью торгово-кооперативные артели, которые вырабатывают из них мраморные доски для распределения по электрической промышленно­сти»8. Власти, хозяйственные и даже музейные руко­водители не брезговали ничем.
В последнее время много страниц было посвяще­но трагической судьбе останков героев Куликовской битвы — иноков Пересвета и Осляби, похороненных в Рождественской церкви в Старом Симонове. Меж­ду тем архивы повествуют о том, что гробница их была сначала повреждена с ведения руководства завода «Динамо», а затем по инициативе музея Симонова монастыря продана как металлический лом (564 кг) за 317 рублей 25 копеек некоему граж­данину Хохлову. Заведующий музеем писал: «Лом продан Хохлову потому, что музей не имел спец­средств и нуждался в таковых...»». Подобная грошо­вая выгода толкала власти и на другие кощунствен­ные деяния. Так, Серпуховский уездный исполком и уполномоченный ОГПУ просили разрешения изъ­ять ценности из гробниц Коншиных в Высоцком монастыре и пустить их на нужды уезда.
Президиум Моссовета действовал с гораздо большим размахом. В июле 1929 года зам. председателя Моссовета Хлоплянкин в секретной записке в Москоммунхоз писал: «Ввиду дефицитности цветных металлов для промышленности нашего Союза и не­обходимости принятия целого ряда мероприятий по использованию различных возможностей к попол­нению цветными металлами предприятий, фракция Президиума Моссовета предлагает в месячный срок произвести учет бесхозного имущества на кладби­щах Москвы (памятников, оград и пр.) с целью изъятия их с кладбищ и передачи на нужды промы­шленности»(10). В ответ на это Москоммунхоз выра­ботал проект «О регистрации могил на кладбищах г. Москвы», где в целях экономии металла запреща­лась «на будущее время установка металлических ограждений могил, металлических надгробных па­мятников и крестов».
Но еще сильнее взоры руководителей наркоматов и ведомств искушали церковные колокола, в обилии украшавшие колокольни православных храмов. Ведь в них содержалось большое количество брон­зы, так необходимой для ненасытной индустриали­зации. Нужно отметить, что «колокольная кампа­ния» уходит своими корнями еще в начало 20-х годов, когда на литейных заводах Москвы, Петро­града (Ленинграда), Брянска погибли первые коло­кола. Но вплоть до конца 20-х годов Главнаука специальными инструкциями еще как-то сдерживала аппетиты государственного треста Рудметаллторга, ставшего монополистом по переплавке колоколов. В 1929—1930 годах, когда началось массовое закры­тие церквей, колокола стали снимать и отправлять на переплавку. Чтобы поддержать этот крайне «полезный» для промышленности процесс, в стране была opганизована очередная пропагандистская кампания на сей раз по передаче всех колоколов па нужды индустриализации. Застрельщиками пой инициативы выступили московские пролетарии, и вскоре местные власти стали запрещать колоколь­ный звон. Смолкли голоса церквей Первопрестоль­ной. Рязани. Неженка, сотен других городов. По указанию властей были проведены и специальные исследования, задачей которых стало определение объема колокольной бронзы страны. В ходе их уда­лось подсчитать, что вес всех колоколов составляет 250 тысяч гони, в то время как годовая добыча меди в СССР достигала лишь 27 тысяч тонн». Другой крупный ценитель колоколов вещал: «Сегодняшним Делом и именно делом активных безбожников, по нашему убеждению, должно быть дело передачи огромнейшего количества ценнейшего металла колоколов (все еще работающих у нас на пользу остаткам эксплуататрских  классов) кузнецам ди­рективного пятилетнего  плана поднятия нашей советской промышленност и»(12).
И хотя общесоюзный декрет о снятии и переплавке всех без исключения колоколов не был принят, Комиссия по культам при Президиуме ВЦИК на своих секретных заседаниях неоднократно рассматривала вопрос о ходе заготовки бронзы. По каждому году и кварталу был сверстан особый план. Совет Труда и Обороны, например, определил план заготовки колокольной бронзы на 1933 год в 6300 тонн. Тогда же Моссовет опять-таки секретным постановлением передал 252 тонны колоколов двадцати закрытых московских церквей (в том числе снятых с храмов Рождества в Путниках. Василия Кесарийского на Тверской. Св. Николая на Басманной, Дмитрия Солунского)(13). В архивах сохранилась просьба Наркомпроса о передаче 100 тонн колоколов с восьми московских колоколен на отливку бронзовых Горельефов новою здания Библиотеки имени Ленина. Как видим, не исключено, что бронзовые горельефы великих деятелей науки и культуры, украшающие сегодня фасад ветшающей Ленники, жертвоприношение и память о тех тяжких временах.Колокола передавались и в театры, а малые (ве­сом до 16 Кг) забирали пожарные команды. Всю работу специальных оршад по снятию колоколов и вывозу колокольной бронзы координировал мощ­ный государственный трест по заготовке, перера­ботке и снабжению металлоломом сокращенно Металлом, контора которою находилась на улице Огарева.
Еще больший размах с конца 20-х годов приоб­рела деятельность властей по утилизации разнооб­разной церковной утвари. Новое законодательство по культам и массовое закрытие храмов требовали расширения полномочий государственных органов по использованию имущества Церкви. Искушенные хозяйственники находили применение всем видам предметов культа иконостасам, иконам, киотам, священническим облачениям, изделиям из металла. Опыт утилизации подобного имущества был уже накоплен за предшествующие годы, что подтверж­дают приведенные нами инструкции и циркуляры. Дополним картину еще несколькими штрихами.

В августе 1922 года Мосгубсоюз заключил до­говор с Моссоветом на реализацию «всей церковной утвари, кроме иконостасов». Но уже в середине 20-х годов была предпринята одна из первых попыток химической смывки золота с иконостасов. В феврале 1925 года Московское ювелирное товарищество (МЮТ) обратилось на Петровку, 38 с просьбой выдать ему для смывки золота иконостасы, храня­щиеся на складах адмотдела (14). Отдельные культо­вые предметы передавались кинофабрикам. Так. в начале 1925 года 3-й Москинофабрике для поста­новки антирелигиозных фильмов из закрытого Алексеевского монастыря передали три дубовых иконостаса с иконами, два паникадила, подсвечни­ки, xopyгви.
Поразительно, что часть средств, вырученных от реализации церковного имущества, в том числе от продажи колоколов и смывки золота, поступала в бюджет Наркомиросу и шла на... охрану и рестав­рацию памятников! В 1927 году, к примеру, рас­сматривался вопрос об использовании 200 рублей, вырученных от продажи золота с иконостасов Покровского собора Новоспасского монастыря, для ремонта крыши этого же собора (15).
Однако случаи бессмысленного уничтожения золоченых иконостасов, киотов, древних икон множились, что вызывало недовольство властей, почуявших, сколь значительные средства можно получить от торговли богатствами Церкви... И они стремились поправить положение. С конца 20-х годов монополистом по смывке «золоченки» делается хозяйствс-нный отдел ОГПУ. В разных городах страны были созданы специальные утилизационные заводы и мастерские, где смывалось золото и выжигался металл из парчи священнических облачений, покровов. Дошло до того, что даже Центральные реставрационные мастерские неоднократно отправляли золоченые предметы на эти мрачные заводы. Так в январе 1930 года завхоз мастерских В. Л. Безобразов составил опись Имущества Козьмодемьянской церкви в Старопанском переулке, переданною ХОЗО ОГПУ. В ней значились: «1 деревянный иконостас, позолоченный с иконами. 2 деревянных позолоченных клироса. 2 деревянных позолоченных киота. 4 металлических подсвечника. 1 металлическое паникадило. 1 волосвятная металлическая чаша. 1 крест и медно-позолоченный купол»(16)».
Кстати, позолоченными куполами храма Христа Спасителя, собора Богоявленского монастыря и других московских святынь также «занимались» чекисты из хозяйственного отдела.
Документы реставрационных мастерских стыдливо сообщают и о другой стороне деятельности этого уважаемого учреждения. В святынях видели обыч­ный предмет, ценность которого зависела исключи­тельно от его древности и художественных досто­инств. Согласно такой установке, образа XIX-XX веков можно было со спокойной совестью продать или утилизовать, причем цены поздних икон при­ближались.к цене простой деревянной доски. Приве­дем только один пример: в июле 1930 года Мосфинотдел продал ЦГРМ «как материал» «доски липового дерева» (так именовались три большие, высотой до полугора метров, иконы из церкви Ни­колы на Берсепевке) за... 18 рублей.
Отдельною рассказа заслуживает, конечно, акция по продаже древних икон за рубеж, произведенная Наркомвнешторгом и Антиквариатом непосредст­венно но указанию правительства СССР. Нужно особо Отметить, что ведомство под названием Антиквариат имело в Ленинграде при Русском музее и Эрмитаже специальные мастерские, в которых готовились к продаже национальные святыни. Од­нако вернемся к истории вандализма, творимого в пределах нашего Отечества.
В 1930 году поток церковного имущества стал столь велик, что в ноябре Наркомфин заключил секретный договор с чекистами, по которому все церковные ткани, покровы, завесы, священнические и диаконские облачения упраздняемых храмов от­правлялись на московские утилизационные заводы ОГПУ. Вот строки из циркуляра, вышедшего в мае 1931 года: “Отправке в адрес ХОЗО подлежат не только изделия из парчи, т. е. тканей, затканных металлом (серебром, медью), но и изделия куль­тового характера из прочих тканей (бархата, шелка, шерсти и т. д.), не затканных металлом...” ХОЗО покупало у Особой части Наркомфина ризы, сак­косы, фелони, покровы, стихари, подризники, ана-лойники, епитрахили, палицы, набедренники, омо­форы, пелены, галуны, позументы по цене от 50 коп. до 7 руб.. 50 коп. за килограмм. Однако далеко не все имущество храмов доходило до рук чеки­стов-утилизаторов. Начальник ХОЗО ОГПУ еще в марте 1930 года жаловался во ВЦИК, что “...бла­годаря небрежению, а подчас и преступному об­ращению с этим имуществом гибнет не один деся­ток килограммов золота”(17). Вот цена национальных святынь России! Но сам же ВЦИК гласно и негласно поощрял стихийное закрытие и разорение храмов. «Признать, — указывалось в феврале 1930 года в решении комиссии ВЦИК по культам, — что дело ликвидации молитвенных зданий опирается все в большей степени на активное участие широких масс. Должны быть приняты меры к тому, чтобы действия масс в этом направлении не встречали препятствий в формальном применении статей дей­ствующих законов». Столь недвусмысленная под­держка «народных масс», помноженная на атеисти­ческое рвение местных властей и руководителей, вкупе с имеющимся опытом кощунственных деяний не замедлила принести и чудовищные плоды. От­кроем архивные дела и прочитаем донесения с мест, относящиеся к началу 1930-х годов. Предварительно заметим, что написаны они были в основном чеки­стами, которых трудно заподозрить в жалости к уничтожаемым святыням. В Пензе в здании одной из столярных мастерских печи топились исключите­льно «золоченкой», а иконы шли на ученические работы. В Бузулуке в ноябре 1931 года ломами изувечили иконостас, после чего мелкие позолочен­ные детали были сожжены, а крупные перевезены на склад Горкомхоза, где их сложили в сараи и посте­пенно «использовали» в качестве дров. При сломке двух храмов Орска, докладывал на Лубянку мест­ный уполномоченный утильзавода ОГПУ, иконо­стасу нашлось воистину оригинальное примене­ние — он послужил готовыми, «богоданными» строительными лесами, а из иконных досок смасте­рили школьные парты.

А вот. какое страшное свидетельство оставил П. Д. Барановский, посетивший в 1932 году древний Пафнутьево-Боровский монастырь в Калужской гу­бернии, занятый исправительной трудколонией: «В Ирининском приделе собора XVI века разобран и почти полностью уничтожен редкий древний тябловый иконостас, в сентябре 1931 года воспитан­никами индустриально-ремонтной школы из икон XVI века устроены судки для собак и клетки для кроликов. В соборе и приделе окна выбиты и поме­щение занесено снегом... В феврале 1932 года по распоряжению помощника начальника исправитель­но-трудовой колонии т. Баранова был сброшен вниз с высоты 25—30 метров колокол 1488 года, явля­ющийся древнейшим из памятников медного литья, и тогда же были сломаны железные решетки, огра­ждавшие пролеты арок звона»(18): Подобные ошело­мляющие своей жутью картины можно было видеть по всей России. Ведь сами сотрудники ОГПУ при­знавали, что «...позолоченные предметы из дерева (иконостасы и пр.) передаются иногда предприяти­ям для переработки на разного рода деревянные изделия или расхищаются на топливо, вследствие небрежного хранения...»
Хотя примеров столь преступной «бесхозяйствен­ности» в Москве наблюдалось меньше, сам размах уничтожения святынь в Первопрестольной поражал воображение. В 1929—1930 годах в связи с поступа­ющими сигналами о гибели церковного имущества Президиум ВЦИК организовал специальную комис­сию, которая вскрыла факты бесцельного уничтоже­ния культовых предметов в Богоявленском и Высо­копетровском монастырях, а также в нескольких московских храмах. Всего через год после закрытия собора Богоявления обнаружилось, что в нем «унич­тожены почти все скульптурные памятники, вделан­ные в стены нижнего этажа, остались только два памятника, закрытые дощатым футляром... Сломка этих памятников была произведена без всякой фик­сации... и разборка была произведена настолько варварски, что не сохранились никакие детали». Из актов обследования собора мы видим, насколько поразила членов комиссии «печальная картина раз­бросанной и разломанной мебели тут же лежащим топором, состоящей из церковной утвари, разных письменных дубовых и ореховых столов, книжных шкафов, свечных ящиков с отделениями... скамей­ками с точеными ножками...». Все это было броше­но в топку. Но посмотрим, какое же мудрое реше­ние приняла в ноябре 1930 года специально рас­следовавшая эти безобразные факты комиссия Пре­зидиума ВЦИК, в которую входили представители ГИМа, Рудметаллторга, Третьяковки, Антиквариа­та. Висячие подсвечники и чугунные решетки Петро­вского монастыря подлежали сдаче в Рудметаллторг, а «все иконы новой живописи, не имеющие музейного и антикварного значения», следовало - употребить на нужды ГИМа как строительный ма­териал. Правда, древнейший иконостас все же был признан достойным сохранения его в музее. И со­всем уж не повезло церкви Николы в Толмачах, иконостас которой передавался ХОЗО ОГПУ для смывки золота, а верхняя его часть реализовывалась по усмотрению ЦГРМ и Антиквариата(19)».

В борьбе за первенство в деле утилизации церков­ного имущества или выгодной продажи его за рубеж неизбежно возникали трения между ОГПУ и Антик­вариатом. Поводом для одного из конфликтов ста­ло решение о сносе церкви Космы и Дамиана (XVII век) на Полянке с высокой стройной колокольней. Сотрудники Антиквариата, прийдя в обреченный храм и осмотрев великолепный резной иконостас со старинными иконами, решили пустить его на экс­порт. Но не тут-то было! 14 февраля 1930 года музейные работники, также побывав в храме, об­наружили, что «иконостас церкви, подлежащий пе­редаче антиквариату Госторга, разрушен представи­телями ХОЗО ОГПУ, причем наличники, резные деревянные украшения и прочее увезены на завод ХОЗО ОГПУ. Иконы, имеющие художественное значение, также сильно повреждены. Комиссией действия ХОЗО ОГПУ признаны недопустимыми и срывающими работу как по реализации госфондового имущества, так и по ликвидации имущества, подлежащего экспорту». Узнав об этом, даже члены архитектурного отделения ЦГРМ, никогда не теря­вшие самообладания, признали действия чекистов «недопустимыми и нарушающими принципы охра­ны памятников искусства и старины»(20).

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]

По свидетельству руководства сектора науки Наркомпроса, в это же время в Туле и Торжке были варварски уничтожены «высокоценные в материаль­ном, историческом и художественном отношении вещи, которые могли бы быть вывезены в музеи или переданы в Антиквариат для экспорта». Так, в 1931 году в Торжке при ликвидации собора Борисоглебс­кого монастыря местный коммунальный отдел уни­чтожил иконостас из 36 икон кисти знаменитого Боровиковского.
В апреле 1932 года о многих случаях “незаконных действий местных органов власти в части ликвида­ции молитвенных зданий и реализации культового имущества” было доложено представителями ОГПУ (Каминский) и Наркомфина (Львов, Слиозберг) на заседании комиссии по делам культов при Президиуме ВЦИК. Но отнюдь не высокие цели сохранения национального наследия обсуждались на этом заседании. Всех заботило одно: как выгод­нее утилизовать церковное имущество. Еще раз бы­ло подтверждено право ОГПУ на то, чтобы “все предметы культа и обстановки молитвенных зда­ний, как-то: иконостасы, киоты и т. п., покрытые драгоценным металлом, позолоченные, передава­лись ХОЗО ОГПУ”. Смытое из-под золочения дере­во также безвозмездно поступало в распоряжение ХОЗО. Таким образом, при отсутствии централизо­ванной системы охраны памятников главным душе­приказчиком большей части “бесхозного” церков­ного наследия стало ОГПУ, черпавшее в утилиза­ции ценностей средства на расширение своей основ­ной деятельности. Инструкции предусматривали в случае ликвидации имущества из музеев-храмов и музеев-монастырей 40% вырученных средств вы­делять районным финансовым органам и 60% —-Наркомпросу в лице самого музея. Именно такой процент от прибыли получил Саввино-Звенигородский художественно-исторический музей, продавший 11 колоколов, чугунные плиты и металлическую церковную утварь(21).
Передаваемое на утилизацию имущество храмов оценивалось государственными органами по крайне низким ценам — практически как лом. В конце 20-х годов 1 м 2 иконостаса стоил 1 рубль, тонна цвет­ного металла (паникадила, подсвечники, ризы, хору­гви) — шли по 600—700 рублей, 1 кг серебра (кре­сты, кадила, ризы, священные сосуды, дарохрани­тельницы) — по 3.0 рублей. Имущество разграблен­ных храмов свозилось в особые склады на Никольс­кой улице, на Рогожском кладбище, в Донском мо­настыре.
В конце 20-х — начале 30-х годов большая часть всевозможных поступлений из закрытых храмов уходила в госфонды. В музеи же, как правило, выво­зилось до нескольких десятков наиболее древних икон, изделий из серебра, богослужебных книг. Еще меньше вещей разрешалось взять общине верующих для переноса в действующий храм. И все же благо­даря музейным подвижникам в 20—30-е годы были спасены иконостасы из приговоренных к сносу церк­вей: Панкратьевской близ Сухаревой башни, Трехсвятительской на площади Красных Ворот, Пара­скевы Пятницы в Охотном Ряду, Николы Большой Крест на Ильинке и других. Сейчас они украшают действующие храмы Москвы и Сергиева Посада (не поворачивается язык назвать это священное место его нынешним именем!).

[Лидия]

Фрагменты иконостасов и отдельные предметы церковной утвари, спасенные в трагические десяти­летия отечественной истории, мы можем увидеть сегодня в экспозиции Музея-заповедника Коломенс­кое, в фондах филиала Музея архитектуры им. А. В. Щусева, в Донском монастыре и других собраниях. Большая же часть церковного имущества была целе­направленно уничтожена властями в угоду полити­ческим и экономическим целям атеистической дер­жавы. А поэтому современное государство от лица созданных в 20-е годы и благополучно существу­ющих до сих пор организаций и зловещих ведомств, прямо причастных к позорному ограблению хра­мов, должно возместить хотя бы часть стоимости уничтоженного достояния Церкви.
Несомненно и то, что музеи, в фондах которых находятся спасенные в лихие годы святыни Право­славия, могут оказать посильную помощь в возрож­дении Церкви и возвращении части ее имущества. Хотя, с другой стороны, их роль не стоит преувели­чивать — ведь в подвалы музейных хранилищ попа­ло сравнительно небольшое число икон и церковной утвари. Да и ряд древних памятников требует осо­бого режима и реставрации.
Две первые пятилетки, разрушительным смерчем пронесшиеся над Православной Россией, обескрови­ли Церковь, вероятно, больше, чем монголо-татарс­кое иго, а ведь впереди еще была война с Германией и хрущовская атака на религию конца 50-х — начала 60-х годов! Заглянем в открытые за последнее время московские храмы. Их десятки. Но в каждом мы увидим незаживающие следы тех далеких лет. В бо­льшинстве церквей практически нет фресок, икон, они лишились своих иконостасов, утвари, убранства и многие годы еще будут служить нам живым уко­ром, напоминая об эпохе неслыханного богобор­чества, о крестном пути Русской Православной Цер­кви.








1 ЦГАМО, ф. 66, оп. 18. д. 1.72, л. 22, 49—50.
2ЦГА РСФСР, ф. 353, оп. 6, д. 10, л. 160.
3 ЦГА РСФСР, ф. 353, оп. 2, л. 695, л. 222, 226.
4 ЦГАМО, ф. 66, оп. 18, д. 60, л. 85.
2ЦГА РСФСР, ф. 353, оп. 6, д. 10, л. 160.
3 ЦГА РСФСР, ф. 353, оп. 2, л. 695, л. 222, 226.
4 ЦГАМО, ф. 66, оп. 18, д. 60, л. 85.
5 ЦГА РСФСР, ф. 353, оп. 5, д. 244, л. 20—21.
6 ЦГАОР СССР, ф. 5263, on. 1, д. 55, л. 20.
7 ЦГАОР СССР, ф. 5263, on. 1, д. 58, л. 66.
8ЦГАМО. ф. 66. оп. 18. л. 687. л. 6.
9 ЦГАМО. ф. 966. ом. 4. д. 1054. л. 95.
10 ЦГАМО. ф. 66. оп, 18, д. 1080, л. 14 — 19
11 Шишаков В. Колокола на индустриализацию Антирелигиозник 1930 №2 С19-22
12 Гидулянов И. В. Церковные колокола на службе магии царизма М. 1929. С.3
13 ЦГАМО.ф. 4570. д. 30, л. 30 — 31
14ЦГАМО, ф. 66, оп. 18, д. 352, л. 263.
15 ЦГАОР г. Москвы. ф. Р-1, д 127, л 50
16 ЦГАОР г. Москвы. ф. Р-1, д 28, л 7
17 ЦГАОР СССР. ф. 5263, оп. 1, д 19, л 219 230,
18 ЦГАОР г. Москвы. ф. Р-1, д 68, л 2-3
19ЦГАОР СССР. ф. 1235, оп 75, д 1762, л 10 20,
20 ЦГАОР г.Москвы. ф. Р-1, д 13, л 18
21ЦГАМО, ф. 966, он. 4, д. 1784, л. 1 3.